Потом Антон очень подробно рассказал всю историю своих отношений с местной полицией, вплоть до откровенной сцены с бутылкой, со всем услышанными, со всеми отпускаемыми намеками.

Тоня сидела, по-женски прикрыв рот рукой, и испуганно таращилась то на Антона, то на отца. Сергей Викентьевич хмурился и подслеповато хлопал глазами. Он старательно смотрел не на своего пациента, а в окно. Создавалось впечатление, что фельдшер, в отличие от своей дочери, этим рассказом не удивлен. И слушать ему об этом не хочется, а может, и думать об этом.

– Вы же все и без меня прекрасно знаете, – подвел Антон неожиданный итог своему рассказу. – Никаких особенных новостей я вам не рассказал, случаев, подобных моему, десятки, они у всех на слуху, не так ли?

– Антон! – не очень уверенно возмутилась женщина. – Ты такое говоришь, что страшно становится. Папа, скажи ему, что это все не так, что эти, которые его…

Сергей Викентьевич оторвался наконец от созерцания картины за окном и, ни на кого не глядя, вышел из комнаты. Антонина, проводив отца удивленным и немного испуганным взглядом, поспешно вскочила и бросилась следом. Антон почесал в затылке и задумался. С одной стороны, он раскрыт со всех сторон. И фельдшер, и его крупногабаритная дочка прекрасно понимают, что его разыскивает полиция. И участковый с ними на короткой ноге, в женихах ходит, а может, и в любовниках. Канал для утечки информации о пребывании тут Антона прямой, как стрела. Одно неосторожное слово, и участковый все поймет. И сразу побежит хватать того, кто чуть не проломил ему голову автоматом.

Но была тут и другая сторона, если верить той же самой Антонине. А верить ей, наверное, можно, потому что женщины – народ непредсказуемый, своеобразный, но и упорный в своих заблуждениях. Если ей втемяшилось, что Антон невиновен и его надо спасать, то она на этом уже зациклилась. Это надолго. А что послужило поводом? Глаза Антона, женское чутье? Она ведь поверила в его невиновность еще тогда, на переезде. А потом слова участкового прозвучали в унисон. Можно теперь считать, что Антонина союзник? Наверное, можно. А ее папаша? Папаша ведь стал его лечить? Стал. Кстати, а кто его сюда приволок?

Вечер в деревенском доме – это не то что вечер в городской квартире. И не важно, что Лесопильный был не просто поселком, а почти маленьким городком, в котором преобладали двухэтажные кирпичные дома. Все равно тут господствовал старый сельский дух, особенно на окраинах. На такой вот окраине и стоял дом местного фельдшера, заодно и фельдшерский пункт. Скорее даже наоборот, фельдшер с дочерью жили в трех задних комнатах пункта. Дом был большой, сложной постройки, и в нем когда-то, еще в советские времена, располагалась контора ныне совсем умершего лесопильного хозяйства.

Антон сидел в темной комнате на стуле возле настежь открытого окна и слушал. Это была вечерняя деревенская тишина, какой она бывает только в преддверии сумерек. Остро пахло травами, лесом и домашними подворьями. Если откровенно, то попросту коровьим навозом. Но это в городе навоз пахнет навозом, а в деревне он воспринимается совсем по-другому. Это запах дома в очень широком смысле слова, запах надежности, стабильности. Он ассоциируется с парным молоком, которое скоро будет, потому что коровы возвращались с пастбищ, с травой, огородом, для которого навоз будет удобрением, с теленком, который стал радостью для всей семьи, родившись этой зимой. А еще, наверное, с горячими пирожками, которые жарились в печи, и со свежесбитым маслом.

Антон вдыхал тишину и внутри весь пропитывался покоем. Где-то послышался девичий смех. Это тоже признак, это тоже вековая привычка и отличительная черта деревни. Вечерами молодежь выходила гулять: шли в клуб, если он был, в клубе – танцы, если бывают, или кино, если привезут. Но что наверняка, так это то, что и в этом поселке, как и в любой русской деревне, есть свой традиционный, десятилетиями сложившийся маршрут гулянья. Чаще всего это «шоссейка» – единственная асфальтированная улица в деревне, по которой можно пройтись в новых босоножках. Девчонки – стайками или парочками-тройками, парни – гурьбой, деловито бася еще срывающимися голосами.

Вот гармони уже не услышишь, потому что пришло время не просто магнитофонов, а плееров на поясах и наушников в ушах. Не вьется, не манит простая песня и гармошка, перестал быть первым парнем на деревне гармонист, как прошло время, когда первым парнем был тот, у кого появился новенький «Чезет» или «Ява». На худой конец отечественный «Иж-Юпитер». И носились девчонки вечерами, сидя на заднем сиденье, придерживая подол платья.

– Антон, – позвала Антонина, заглянув в комнату, – иди руки мой. Ужинать будем. – Она посмотрела на него долгим взглядом, усмехнулась и исчезла. Наверное, поняла состояние молодого человека по его затуманенному грустью лицу.

Но Антон уже стряхнул с себя все, навеянное вечерней тишиной. Женщина вернула его к суровой реальности и, наверное, сделала это вовремя, так как за второй дверью снова послышались голоса. Значит, к Сергею Викентьевичу пришел очередной пациент. Но Антон все еще опасался, что может прийти и участковый, что старый фельдшер проболтается или умышленно расскажет о нем. А он пока не принял конкретного решения, не был готов покинуть этот дом. Ему о многом надо поговорить с хозяевами, получить кое-какую информацию, понять, на чью поддержку реально можно рассчитывать.

Он бесшумно перемахнул через подоконник, приземлился в траве и замер, прислушиваясь. Окно приемной фельдшера было закрыто, но имелась форточка. Антон тихо подобрался к окну и нашел узенькую щелочку между рамой и занавеской, вполне достаточную, чтобы увидеть, что происходит в комнате.

Мужчина лет сорока стоял, спустив штаны и облокотившись руками на медицинскую кушетку, а Сергей Викентьевич чем-то смазывал ему в районе анального отверстия. Были слышны даже обрывки разговора.

– Заживает хорошо, но ты все равно пока используй слабительное, – говорил фельдшер. – И сменить пора. Попробуй перейти на фитолакс.

– У меня внутри ломит иногда, – пожаловался мужчина. – Там точно нет серьезных повреждений?

– Это геморрой, тривиальный геморрой. У пьющих и курящих мужчин после сорока – обычное дело. Узелки воспаляются и становятся чувствительными. Купи свечи. Ихтиоловые, а лучше с ромашкой. Чтобы снять отек, нужно вставлять на ночь по две штуки…

В комнате, откуда выпрыгнул Антон, кто-то передвинул стул. Пришлось возвращаться и проверять, кто там. Оказалось, что это Антонина пришла снова звать Антона на ужин.

– Ты чего там потерял? – удивилась она, увидев молодого человека за окном.

– Так, подышать захотелось.

Через пять минут пришел Сергей Викентьевич и присоединился к ужину. Ели молча. Короткие фразы бросала только Антонина, предлагая добавки или подлить чая погорячее. Антон молчал, потому что намеревался начать разговор сразу после ужина, чтобы не портить всем аппетит. Наконец пришло время и разговоров.

– Подождите, пожалуйста, Сергей Викентьевич, – попросил он, когда фельдшер, коротко поблагодарив дочь, стал подниматься из-за стола. – И ты, Тоня, подожди. Мне нужно с вами поговорить. Скажите, Сергей Викентьевич, сейчас к вам приходил на прием мужчина, он что, всегда приходит вечером или старается, чтобы визит остался для других тайной?