Директор с тревогой посмотрел на нас и умоляюще сложил костлявые руки перед собой:

– Не надо никакого цирка! – Потом он прерывисто вздохнул и с мукой в голосе признался: – Вы знаете, я уже жалею, что обратился к вам. Я забираю свое сообщение назад! Ничего не было, и я с вами вообще не разговаривал!

Это он сказал зря. Мы с Мартой одновременно повернулись к нему и рявкнули:

– Что-о?!

Директор встал и рванул к выходу, даже не пытаясь, что называется, сохранить лицо. Прислушиваясь к удаляющемуся дробному топоту в коридоре, Марта с нажимом спросила:

– Я что, зря таскалась в этакую даль? – Она вынула из фотоаппарата аккумуляторы и взвесила их на руке, как будто надумала треснуть меня ими по башке.

Я тупо смотрел на эти аккумуляторы, потом заметил свой работающий диктофон и выключил его. Потом я еще немного помолчал, ожидая, пока снимки из флешки переместятся на винчестер компьютера.

– Думаю, ты ездила не зря, – наконец обнадежил я Марту, хотя сам в этом, разумеется, совсем не был уверен.

Ведь мало ли что я думаю. Более существенный вопрос – что подумает Софья, когда узнает подробности сюжета. Можно, конечно, в детали не вдаваться, но публикация интервью без согласия источника может впоследствии вызвать жуткую вонь со стороны источника.

Я порыскал в Сети и нашел закон о СМИ. Ничего полезного про законность обнародования информации в таких ситуациях там не говорилось, и я еще минут десять наяривал на сотовый телефон нашему новому редакционному адвокату, но тот упрямо не брал трубку.

Тогда я снова включил диктофон, набрал телефон Красногвардейской администрации и нажал кнопку громкой связи. С главой департамента по благоустройству меня соединили на удивление быстро, так что ясно было, что вопросов журналистов там ждали:

– Нам непонятна вся эта суета фоторепортеров на площади. Никаких памятников никто сносить не собирался, – сообщил мне строгий мужской баритон. – Проводилась плановая замена решетки ограды, после ремонта она будет возвращена на место.

– Но директор института… – начал было я, но меня тут же прервали:

– Вот же, Александр Иванович Трегубов, уже у нас сидит. Он привез письменное заявление, в котором предупредил, что от его имени могут распространяться лживые измышления, в том числе и в прессе, о том, что он якобы предъявлял какие-то претензии к нашей администрации. Он категорически возражает против тиражирования этих измышлений и предупреждает, что будет подавать в суд, если это произойдет.

Марта все слышала и смачно выругалась на последней фразе. Я поднял на нее виноватые глаза. Она показала мне кулак, а я в ответ лишь поднял очи к потолку.

Баритон в телефоне еще что-то бубнил, похоже, по бумажке, и я грубо прервал его:

– Достаточно. Я все понял. А вы сами-то как думаете, что там в действительности произошло?

– Нам думать не положено, – легко перешел на неофициальный тон мой собеседник. – Хотя наши, наверное, могли и впрямь сдуру на памятник накинуться, пока шум не поднялся. Но ведь директор института говорит, что не было такого, верно? Значит, не было.

– А позовите к телефону Трегубова, раз он там у вас, – попросил я и услышал, как в трубке тут же щелкнуло и голос директора озабоченно произнес:

– Слушаю вас, уважаемый.

Висит там на телефоне, значит, волнуется.

Я переключил диктофон на воспроизведение и поднес его поближе к микрофону трубки.

«Подождите, я еще не все рассказал, – послышался из диктофона голос директора. – Мы вчера обратились в районную администрацию с просьбой решить проблему, облагородить, так сказать, территорию, а сегодня на площадь прибыли бульдозер, подъемный кран и бригада рабочих.

– Ну и отлично, демонтируют, значит, ваши ненавистные ларьки…

– Какие ларьки! Они памятник приехали демонтировать. Я же говорю – идиоты!

Послышался мой смех.

– Вам смешно, а мы тут всерьез с утра оборону держим, отгоняем рабочих от памятника».

Я снова переключил диктофон на запись и громко крикнул в трубку:

– Господа, вам хорошо все было слышно? Или повторить?

Мне ответил прежний баритон:

– Мы будем разговаривать только с вашим руководством, – и донеслись короткие гудки.

Марта, сидя у себя за столом, потянулась с хрустом, а потом неожиданно спокойно сообщила мне:

– Если ты из-за меня на них танком попер, то не надо. Подумаешь, еще одна съемка в корзину. Мало ли таких было. Не бузи. Сейчас Вова прибежит, крик поднимется, Софья на стенку полезет… Ну их всех, а? И главное, из такой ерунды весь балаган возник, что просто смешно делается.

Мне показалось очень обидным выслушивать подобные упреки:

– Марта, не ты ли час назад говорила, что материал достоин первой полосы?! – возмущенно начал я, но тут дверь кабинета приоткрылась, и Вова показал нам свою лысину.

– Зарубин, тебя Софья срочно вызывает, – сказал он, отчего-то тепло улыбаясь мне, как родному человеку.

На этот раз Софья сидела одна. Когда Вова отконвоировал меня в редакторский кабинет, она показала ему, что следует закрыть дверь с той стороны.

Когда мы остались вдвоем, Софья устало улыбнулась мне и осторожно сказала:

– Иван, вы знаете, как мы все ценим вашу работу.

Я мужественно промолчал, хотя мне было что сказать.

– Нам сейчас позвонили из администрации Красногвардейского района и сказали, что вы их шантажируете незаконно сделанной телефонной записью.

Я открыл было рот, но Софья замахала на меня руками:

– Не надо ничего говорить, я все понимаю. У вас своя специфика работы, у чиновников – своя. Но в результате нам предложили сделку, в ходе осуществления которой редакция получит в этом районе три отличных торговых точки для розничной реализации газеты. Вы же знаете, как нам важно развивать свою розничную сеть, чтобы не зависеть ни от правительства, ни от местных чиновников…

Я все давно уже понял, но Софья продолжала говорить, потихоньку распаляясь, и я подумал, что она убеждает не столько меня, сколько себя.

– Когда мы наконец встанем на ноги, то сможем писать без оглядки на персоны любого уровня, неужели вы не понимаете, как это важно для такой газеты, как наша! – кричала Софья на меня уже во весь голос.

Мне совсем не хотелось спорить, ибо результат был очевиден, но я все-таки буркнул:

– Во-первых, про поэтов Серебряного века можно и дальше писать, никого особо не опасаясь, кроме сумасшедших критиков. А во-вторых, благими намерениями вымощена дорога…

– Да что вы знаете о реальной жизни! – с готовностью накинулась на меня Софья. – Сидите тут, как у Христа за пазухой, а за вашу писанину черт знает кто вынужден отдуваться. Сколько собак, в том числе и из Москвы, на нас бросалось из-за ваших чертовых чукчей, вам известно? Но мы отбились, и вы можете и дальше делать эту тему! Никто в городе не может, а вы можете! – с торжеством сообщила мне она и даже встала от распирающей ее энергии.