— Я ведь не о себе думаю, Герман Иннокентьевич, у меня сейчас все в порядке, заработки высокие, и ребята все в бригаде довольны, — начал Копелев, чтобы как-то преодолеть смущение, которое было, наверно, заметно Ламочкину.

— Да, я знаю, ты парень чистый, честный, ты наша гордость, Володя! — сказал Ламочкин.

— Дело хорошее, если все получится, — развивал свою мысль Копелев. — Даже если один наш поток даст такой темп, то за год сверх плана полтора дома. Если все управление, то девять зданий. Если же весь комбинат, то о‑го‑го сколько!

— Ясно, ясно, я считать умею, грамотный. Ты мне скажи: где и как? Как сломать график и где взять сверхплановые детали, да еще в середине года, квартала? Да ведь не от нас с тобою, милый друг, сие и зависит. Это надо согласовать в верхах, получить там «добро», заводы надо наши переделывать на бо́льшую производительность. Одним словом, — Ламочкин вздохнул, — быстро сказка сказывается, но не быстро дело делается.

Самым больным для Копелева был сейчас невольный укор ему в том, что, перейдя на новый ритм, он пока вынужден будет забирать детали у других бригад и тем самым ударит по их производительности, по заработкам ребят. Чего-чего, а уж этого он никак не хотел.

— Так что же делать? — спросил он, несколько обескураженный аргументацией начальника управления.

— Как что делать? — вмешался до сих пор выжидательно помалкивающий Масленников. — Из каждого положения есть выход. В данном случае это идти вперед, к своей цели.

— Так считаешь, Геннадий Владимирович? — спросил Копелев, предполагая, быть может, и некоторую долю шутки в словах Масленникова.

— Только так, — серьезно подтвердил он. — Если себя уважать хочешь! Инициатива твоя разумная, полезная, а значит, найдет и поддержку. А трудности? Где их нет? Одной-то бригаде мы ведь сможем спланировать график с таким расчетом, чтобы Копелев получил детали на ритм этаж в два с половиной дня. Как, Дмитрий Ефимович? — Масленников посмотрел на Легчилина.

— Если назавтра, то не сможем. А с начала нового месяца это реально. Но надо мне для этого самому поехать на Хорошевский, Краснопресненский, Ростокинский заводы. И похлопотать о сверхплановых деталях.

— Похлопочем вместе, — вызвался Масленников.

— Вот это хорошо! Вот за это вам спасибо, товарищи, — вырвалось у Копелева.

— Подожди с благодарностью, рано, — остановил Ламочкин. — Ты, Владимир, имей в виду вот что: если не выполнишь своих обязательств по новому графику, то ударишь этим не только по своему авторитету. Ведь каждому не объяснишь, откуда ты взял дополнительные детали. И рабочие могут подумать, что ты забрал их от других бригад.

— Я понимаю, — кивнул Копелев.

— Победил — молодец! А провалился, то тем самым как бы ограбил другие бригады, которые могли бы использовать эти детали на своем монтаже. Тебе ясно? — еще раз настойчиво спрашивал Ламочкин.

— Как таблица умножения.

— А я вот не так спокоен, как ты. Волнуюсь, — признался Ламочкин, — и даже очень.

— И я, Герман Иннокентьевич, только виду не показываю. Что толку-то! — усмехнулся бригадир. — Будем стараться, и успех придет. А сейчас мне пора к ребятам, на корпус, — напомнил Копелев и, получив разрешение, словно бы боясь, что начальник управления то ли передумает, то ли за чем иным задержит его, почти побежал к строящемуся зданию.

Заслуженный строитель

Это рабочее утро началось с того, что Копелев, как обычно, провел традиционную пятиминутку разбора того, как бригада сработала за прошедшие сутки. Эта деловая и нравственная зарядка была всегда предельно краткой не только из-за экономии времени, но и потому, что каждый хорошо знал, что ему надо делать, замечания же бригадира касались главным образом технологической дисциплины, соблюдения стандартов, качества монтажа.

— Идет в заданном ритме, так держать и сегодня!

Если такой фразой Копелев заканчивал пятиминутку, то это напутствие и звучало как лучшая оценка для бригады.

После пятиминутки Копелев обошел все свое хозяйство, а оно было немалым. Прежде всего та основная девятиэтажка, тот дом, который монтировала бригада. Там плиты укладывались на четвертом этаже. Затем Владимир Ефимович быстрым шагом преодолел расстояние метров в сто, но зато по резко пересеченной канавами и траншеями местности, которые отделяли дом монтируемый от уже смонтированного, но там на последних этажах еще работало звено штукатуров во главе с веселой, энергичной Ниной Климовой.

После этого Копелев прошел к домику диспетчера потока, где находились рация и всякого рода документы, графики, чертежи, распоряжения от начальства, — на все это тоже полезно взглянуть с утра. А оттуда еще метров двести до огороженного красивым зеленым забором пространства, где монтировался еще один дом с помощью нового экспериментального крана повышенной производительности.

Опыты здесь велись уже в течение нескольких месяцев, но в последнее время более интенсивно, ибо сюда частенько привозили делегации из разных городов страны, чтобы познакомить строителей с новинкой.

На экспериментальном участке продолжало постоянно работать одно из монтажных звеньев копелевской бригады — звено Большакова, или Максимова, или Тихонова. Вся бригада постепенно должна была пройти здесь практику знакомства с новым краном. На экспериментальном участке находились свой бригадир и прораб. Копелев не обладал здесь ни правами управления, ни контроля. Однако людей у него сюда забирали, а план монтажа не сокращался.

Быстроходные, маневренные краны очень нужны современному строительству. Сейчас сплошь и рядом именно неповоротливость, тихоходность кранов уже сдерживали нарастающие темпы монтажа.

Проблема создания крана нового типа, мощного, непрерывно подающего детали на монтаж, стала актуальной и насущной. Это понимали и руководители Госстроя и Главмосстроя и комбината. Но независимо от того, что думали «в верхах», к этим выводам Копелев пришел на основании своей практики, они вытекали из его каждодневного опыта и были весомо подтверждены наблюдениями во время поездок за рубеж.

Новый кран пока не давал запрограммированных в его конструкции результатов. Скорость его была ниже проектной, много времени уходило на операцию наращивания башни крана путем монтажа дополнительных секций.

Все это тревожило Копелева. К опытам на экспериментальном участке Копелев не только сам не мог оставаться равнодушным, но и вряд ли смог бы понять равнодушие других членов его бригады, работников управления, кого угодно.