Отстраивается Москва, и возводится не только комплекс необходимых для государства строений на Красной площади: Земского приказа, Монетный двор, на закладной плите которого сохранилась надпись: «Построен сей двор ради делания денежной казны в 1697 году».

Над Воскресенскими воротами Китай-города надстраивается палата, увенчанная двумя каменными шатрами — как триумфальная арка парадного въезда на главную площадь страны. Это уже не здания действительно необходимые — тех же приказов или иных казенных мест. Тратятся деньги, силы, время— и все для того только, чтобы сделать центр Москвы более нарядным и красивым.

Но это — действия правительства, а в XVII веке многие частные люди — и бояре, и совсем простых званий (по крайней мере, в Москве) — начали строить себе каменные палаты. Острой необходимости в этом нет — дерево по-прежнему в изобилии, дешево и в любой момент может быть доставлено в Москву. Просто у людей водятся денежки, а каменное строительство худо-бедно входит в моду. По отзывам современников, в одной Москве только при Софье возвели 3 тысячи каменных зданий. Возможно, самое характерное из них — палаты думного дьяка Аверкия Кириллова — трехэтажная «домина» с крытым переходом в церковь Николы в Берсеневе (1656–1657).

Впрочем, до нашего времени дошло довольно много каменных зданий этой эпохи, и я не рискну утверждать, что их качество ниже и что они менее удобны, чем сооружения «послепетровой эпохи».

Жаль, что до нас не дошли «хоромины» Василия Голицына и Артамона Матвеева, но тут уж ничего не поделаешь.

К этим явлениям в архитектуре уже в XX веке стали применять понятие «нарышкинское барокко». Термин этот чисто искусствоведческий, и в Москве XVII и XVIII веков никто так не называл этого явления, но ведь главное схвачено! В «нарышкинском барокко», так же как и в европейском, стало очень важно пышное, порой избыточное украшательство, парадность, яркость. Так же как и европейское, «нарышкинское барокко» просто вызывающе порывало с аскетичным, устремленным к небу Средневековьем, заявляло вкус, требующий земных радостей.

А название возникло потому, что в имениях Нарышкиных и в их владениях под Москвой строились светски-нарядные многоярусные церкви Покрова в Филях (1690–1693), Троицы в Троице-Лыкове (1698–1704). Название несправедливое, потому что вовсе не только Нарышкины строили такие церкви, да и началось явление задолго до их возвышения. Церковь Троицы в Никитниках, построенная на средства купцов Никитниковых, возведена еще в 1631–1634 годах.

Для строительства нарядного, легкого здания применялся специальный кирпич штучного производства, а белокаменные наличники окон и порталы расписали растительным орнаментом и изображениями сказочных птиц. В том числе и птицами Сирин, то есть птиц с женскими головами, персонажами русского язычества.

Чем отличается русский человек, в этих росписях «вспоминающий» русское язычество, от итальянского мастера, украшающего христианский храм откровенно языческими изображениями легионеров, полуобнаженных дам, а то и попугаев, болонок и крокодилов?

Так же точно, как «нарышкинское барокко» вызвано к жизни теми же душевными состояниями, теми же стремлениями россиян, какие были у людей тех же поколений в Европе, так же и это стремление «вспомнить» далекое прошлое оказывается типично для всех культур на крутом переломе. Люди словно припоминают самих себя, пройденный предками путь; вглядываются в истоки, чтобы сделать следующий шаг. И чем тут Московия XVII века отличается от Италии XIV–XV веков — вот что мне хотелось бы понять?

Церковные здания все больше украшают декоративными элементами, раскрашивают, причем множество элементов сооружения окрашены разными красками, и здание оказывается чрезвычайно пестрым, перегруженным множеством разнообразных и необычных деталей.

Храм производит впечатление расписанной точеной игрушки, как, например, церковь Рождества Богородицы в Путанках с многочисленными кокошниками и наличниками, провисающими «гирьками» шатрового крыльца, резными столбиками, поддерживающими разделенные на сегменты шатровые крыши. Здесь тоже применялась особая кирпичная кладка, красивая и нарядная. Шесть шатров венчали церковь, из которых три — декоративные, и эти шатровые завершения придавали церкви дворцовый, светский облик.

Строилась церковь Рождества Богородицы в Путанках на средства прихожан, но денег не хватило, и дважды брали у царя, потратив в общей сложности сотни рублей.

Деревянные храмы тоже обрели торжественность и декоративную пышность. Представление о ней дают многие сооружения, но самое яркое, скорее всего, 22-главый Преображенский храм на острове Кижи, выстроенный в 1714 году. К счастью, этот храм дожил до нашего времени и по справедливости охраняется на международном уровне, как памятник зодчества XVII века. Эх, жаль, не дожил дворец в Коломенском…

Никон в 1652 году запрещает строить шатровые столпные храмы — они, мол, не византийские, а пришли от «фрягов» — итальянцев. Надо возвратиться к «древлему византийскому чину». Но и Никон возвращается к этому чину несколько своеобразно, пусть даже против своей воли.

В 1656 году Никон начал строить на берегах Истры новый православный центр — «Новый Иерусалим». Целью его в конечном счете было показать главенство «свящества» над «царством». Воскресенский собор Новоиерусалимского монастыря в точности повторяет храм Гроба Господня в Иерусалиме… По крайней мере, так было задумано, а вот получилось все же не абсолютное тождество. Строили храм долго, с 1656 по 1685 год, и русские мастера работали по чертежам, моделям и описаниям (никогда не видя, естественно, самого храма Гроба Господня). В результате в храме воплотились не столько представления Никона, сколько народные представления о «красоте неизглаголенной», и этот храм — менее яркое, но произведение «нарышкинского барокко».

В Московии до Петра был и театр! В 1672 году под прямым влиянием А. С. Матвеева при дворе появляется «комедийная хоромина», а подготовку спектакля поручили лютеранскому пастору в Немецкой слободе, Иоганну Готфриду Грегори. «Артаксерово действо», первая из пьес, сыгранных на русском языке, написана по личному указанию царя.

Сцена была устроена полукружием с декорациями и оркестром, состоявшим из органа, труб, флейт, барабана, скрипки и литавр. Царь сидел на возвышении, обитом красным сукном. Наталья Кирилловна смотрела на пьесу сквозь решетку закрытой для всех галереи, не видимая ни для кого. Так же, скрываясь от остальных зрителей, смотрели театральные представления женщины «высоких семей» на мусульманском Востоке, в Индии — везде, где существовал обычай женского затворничества. В Московии он пока что был.

Позже театральное действо повторяли множество раз, поставив пьесы «Давид и Соломон», «О блудном сыне», «Грехопадение Адама», «Малая комедия о Баязете и Тамерлане». Последняя пьеса интересна тем, что ее тема уже никак не относится к библейским сюжетам, хотя и очень морализаторская. Гордый Баязет смеялся над Тамерланом, и вот вам результат: Тамерлан разгромил Баязета и посадил его в деревянную клетку. Баязет, не в силах стерпеть унижения, кончает с собой.