— Был такой слух, — кивнул немец. — Возможно, даже чванливый монарх и впрямь приказал мертвеца прилюдно обезглавить, точно тот был еще жив! Вот, мол, как я непокорных наказываю! Так что, может, и не ложь это.

— Скорее всего, — согласился Михайло. — Правда, по другим слухам я и до сих пор в польском полоне. Ну, а у моего отца ведь и от первой жены сыновья остались, так для чего им было делить со мной и с матушкой оставшееся добро, да и отцово имя? Они матери и мне прямо на двери и указали: «Мало ли, кто на нашего родственника лицом похож, нынче от самозванцев житья нету!» Решили, видно, что Алёне Елисеевне денег от них надобно! А так — меня нет, значит, ей ничего и не полагается… Ну, и как? Намного ли они краше ляхов?

Он засмеялся, а Хельмут в ответ выразительно скривил рот, как обычно делал, показывая безразличие либо досаду:

— Со мной произошло нечто очень похожее, так что тут можно не сравнивать русских с ляхами или с германцами. Люди — они и есть люди! Но про себя я тебе как-нибудь потом расскажу. Вижу, что твой рисунок готов. Пузыри тоже готовы. Теперь ты мне, наконец, расскажешь, что задумал?

— Расскажу. Только сперва прочти-ка. Ты ведь по-русски и читать умеешь, так?

— Умею.

Развернув поданный Шейным небольшой свиток, Хельмут довольно бегло прочитал вслух:

«Братья и сестры! Люди русские, православные!

Чада мои!

В сие тяжкое время трудно крест свой несть всем нам. Заполонили землю нашу святую враги Руси Православной, топчут ее и тщатся соделать своей вотчиной.

Нет ныне у Руси Государя, оплота и надежи для всякого русского, а развелась повсюду смута, и в горести иные ослабели сердцем и целуют крест иноверцу, а кто еще, в прелесть впав, сыну «вора тушинского» служить готов.

Но не может быть на Руси иного Государя, кроме как Государя православного, Богом данного. И пока Господь не послал нам его, надобно ждать и молиться о прощении наших грехов и прекращении смуты. А в сердце быть твердыми и не прельщаться посулами лукавых врагов наших, потому как без Веры Православной не быть и Земле Русской.

В тяжкие эти дни молюсь лишь об избавлении Святого нашего Отечества и спасении русских людей и душ их!

Обо мне же не печальтесь, братья и сестры, и не плачьте, коли узнаете о моей кончине, ибо если она мне в скором времени суждена, то прииму я ее спокойно, с верою в сердце и с молитвою за Русь Святую.

С нами Бог!»

Под грамотой стояла подпись, прочитав которую, немец изумленно вскинул глаза на Михаила:

— Патриарх Гермоген?! Но откуда эта грамота? Ведь он давно уже в заточении, в Чудовом монастыре, и к нему никого из русских не допускают!

— Это правда, — кивнул Шейн. — Однако нашелся отважный монах, один из духовных сыновей владыки Гермогена, который умолил допустить его к узнику Это было несколько дней назад. Он рисковал жизнью, вынеся грамоту за стены Кремля. Ее уже много раз переписали и сейчас распространяют среди москвичей. Монах же сказал, что Владыка совсем ослабел, видно, ему перестали давать пищу, надеясь, что дух его ослабнет. Однако духом он лишь крепнет и все так же зовет русских противиться польскому завоеванию.

— Поразительный человек! — поговорил Шнелль задумчиво. — Ведь он уже так стар… И такая сила!

— Если мы, русские, допустим, чтобы духовного отца Всея Руси уморили голодом в темнице, мы будем недостойны Божией милости! — голос Михаила против воли задрожал. — Мы не должны допустить этого!

Теперь Хельмут понял, отчего его новый товарищ, полностью доверившись ему, приведя его даже в дом к своей матери, так долго не доверял главного — цели своего появления в захваченной врагами Москве.

— Так ты?… — он вскочил со скамьи и в волнении даже прошелся взад-вперед по светелке. — Ты здесь для того, чтобы?..

— Не я первый! — воскликнул воевода. — Князь Пожарский посылал уже нескольких человек, чтобы попытаться вызволить владыку из темницы и увезти из Москвы. Они приходили один раз вдвоем, другой раз втроем. И все погибли, потому что поляки стерегут Патриарха, как самого страшного своего врага. Он и есть самый опасный для них человек во всей нашей земле! Для них и для изменников-бояр, что готовы Русь ляхам продать, лишь бы при них свой кусок сохранить. Я вызвался прийти сюда потому, что кроме меня никто больше не знает на память всех ходов и выходов внутри Кремля. Я как-то составлял его план по поручению Государя, потому что этому тоже обучался. А память у меня отменная, вот я все и запомнил. И еще: никто, кроме меня, не найдет тайного хода, по которому можно проникнуть внутрь и оказаться почти возле самой темницы, где заточен Владыка… Поэтому князь Пожарский позволил мне отправиться сюда, хотя вначале и боялся: могут найтись поляки, которые вдруг да вспомнят мое лицо!

— Боже правый! — ахнул Хельмут. — Но тогда… Прости, но как же ты, в таком случае, влез в ссору с ляхами на том постоялом дворе? Ты же мог погибнуть и провалить такое важное дело!

Алая краска залила не только щеки Михаила, но все его лицо и даже шею. Он резко поднялся, шагнул было к своему товарищу, однако тотчас весь сник и опустил голову.

— Я и сам каялся в этом, и пожалел почти тотчас! Не знаю, что со мной поделалось… Взял, да и пересел бы от очага, как они требовали. Но, видно, бес не дремал и толкнул меня на ссору. Я, правда, надеялся, что они отстанут, либо что я сумею уйти от них. Но не выручи ты меня…

— Ладно, ладно! — сверкнув своей замечательной улыбкой, добродушно прервал его Шнелль. — Зато мы с тобой смогли познакомиться. Значит, Бог разрешил тебе поддаться гордыне, чтобы дать надежного товарища. Ведь ты нанял меня, чтобы я помог именно в этом деле, да?

— Да, — обезоруженный этими словами и еще более — улыбкой немца, кивнул Михайло. — Только «нанял» я бы не говорил. Да, я позвал тебя в ополчение князя Пожарского и, думаю, ты будешь там очень полезен. Но пока что прошу помочь в моей затее, и здесь именно прошу. Потому что это невероятно опасно, и тут рядом должен быть не наемник, а друг.

— Раз так, то возьми обратно! — немец отцепил от пояса и со звоном кинул на крышку сундука небольшой кошель, который днем раньше ему вручил Шейн. — Когда сделаем дело, я возьму твои деньги и буду считать, что нанялся в ваше ополчение. Бесплатно я еще никому не служил, да и не собираюсь. Но, видит Бог, с друзей я денег не беру! Я пойду с тобой, воевода, и, думаю, докажу, что германцы не трусливее вас, русских. Рассказывай свой замысел.

Москва-река была плотно укрыта льдом и снегом, но среди чистой белизны тут и там чернели проруби. Кто брал из них воду, а по большей части — как москвичи, так и казаки атамана Заруцкого, а в последнее время и поляки — пытались ловить рыбу, чтобы как-то скрасить скудость еды. Рыба в эту зиму, слава Богу, ловилась неплохо, хотя, само собой, на всех ее не хватало, у многих по несколько дней вообще не бывало улова.