Или другой пример. Усилиями В. Ф. Никитченко в КГБ Украины была создана одна из лучших информационных служб. Во всех областных управлениях КГБ Украины также были образованы информационно-аналитические подразделения. При В. В. Федорчуке они были значительно сокращены, а их сотрудники опять-таки были направлены в оперативные подразделения или уволены. (…)

В Москве свою деятельность на посту председателя КГБ СССР В. В. Федорчук начал так же, как и в Киеве. Еще не до конца приняв дела у своего предшественника, он назначил комиссию по проверке работы (…) Научно-исследовательского института по защите государственной тайны — с целью его закрытия. Это, естественно, вызвало нервозность, чувство неопределенности и тревоги у сотрудников НИИ, что незамедлительно сказалось на эффективности научно-исследовательского поиска.

Главное же — повисла на волоске судьба НИИ, создание которого было продиктовано высшими интересами государства и отвечало конкретным условиям оперативной обстановки, так как защита военных, научных, промышленных и других секретов была, есть и будет весьма актуальной и сложной проблемой. (…)

Поэтому решение Федорчука сразу же вызвало глубокие расхождения во взглядах на коренные контрразведывательные задачи между Федорчуком и Андроповым, а также другими руководящими кадрами КГБ. Коллизию, связанную с судьбой НИИ, удалось решить лишь вмешательством Ю. В. Андропова, занимавшего должность секретаря ЦК КПСС и курировавшего силовые структуры.

Подобная ситуация возникла и вокруг профилированного научно-исследовательского центра КГБ, выполнявшего специфические разработки. Ко времени прихода Федорчука на должность председателя КГБ центр был еще далеко не укомплектован нужными специалистами, и многие должности оставались вакантными. Федорчук, узнав об этом, принял категорическое решение: передать вакантные штатные единицы в практические подразделения 1-го Главного управления (внешняя разведка). Потребовались определенные усилия, чтобы дезавуировать это скоропалительное решение.

Новый председатель Комитета приказал также закрыть ряд ведомственных периодических изданий, где печатались статьи о теории и практике КРИ. И опять-таки потребовались большие усилия, чтобы спасти некоторые из них, ранее утвержденные Высшей аттестационной комиссией при Совете Министров СССР в качестве научных источников информации.

Мы иногда задаем себе гипотетический вопрос: что было бы с НИР, если бы Федорчук «добрался» (его любимое выражение) до Высшей школы, на которую приходилась основная часть проводимой в КГБ научно-исследовательской работы? К счастью, он вплотную не добрался до альма-матер (на самом деле В. И. Федорчук окончил Киевское войсковое училище им. Калинина в 1938 г. [20. С. 292]. — А.Ш.) из-за короткого пребывания на посту председателя КГБ СССР. И все же мы косвенно почувствовали стиль его работы при назначении начальника факультета повышения квалификации. По требованию Федорчука ему был предоставлен список кандидатов на этот пост. Он выбрал полковника Солодуба, которого знал еще по совместной учебе в вузе. Солодуб оказался неисправимым самодуром — под стать Федорчуку» [34. С. 50–51, 92–93, 109, 116–123, 129, 158–161].

Наступательная часть — разведка — в позднем СССР также не обошлась без проблем. Многому не доучивали в разведшколах, и за это незнание потом приходилось расплачиваться срывом операций. Вспоминает бывший начальник Информационно-аналитического управления КГБ генерал-лейтенант Н. С. Леонов: «Вообще надо сказать, что овладение специальными дисциплинами, то есть техническим инструментарием разведчика, шло успешно. Гораздо сложнее обстояло дело с изучением иностранных языков. (…) Еще хуже обстояло дело с общеполитической, страноведческой подготовкой будущих разведчиков. Почему-то никому в голову не пришло включить в программу подготовки курсы «Современная внешняя политика», или «Внешняя политика Советского Союза», или «Основные региональные проблемы современности». Куцые курсы страноведческого профиля давали элементарные справочные знания. Мы не изучали и не знали внешней политики тех стран, куда готовились ехать на работу. В школе не было профессоров-политологов, специалистов-международников, социологов, юристов. Не было и соответствующей литературы, пособий. Практически вся информация ограничивалась читкой газет. Эта зияющая прореха в учебных программах давала о себе знать на протяжении всей жизни выпускника школы. Такая «черная дыра» превращала разведывательную школу в ремесленное училище, выпускавшее специалистов в лучшем случае средней квалификации. Наиболее способные продолжали свое образование уже во время практической работы, а большинству это оказывалось не под силу» [18. С. 51–52].

Все мы далеко не глупые люди и хорошо понимаем, что эта тема весьма специфичная и, хотя бы в силу законодательства, мы не имеем возможности говорить о ней все, что мы знаем-думаем. Даже то, что мы проиграли весь Советский Союз, к сожалению, не дает права (юридического!) полностью раскрыть знания о методах национальной безопасности.

Но именно эти юристы впадают в такую ересь, что становится просто смешно. Даже там, где, казалось бы, все должно быть проработано на самом высочайшем уровне, они делают возмутительные логические ошибки. Кибернетикам в руки как-то попала Конституция СССР (вообще-то это не их дело, юстиция весьма далека от подлинной науки), и вот умные головы насчитали целый ряд не состыкованных друг с другом статей Основного закона в области наиважнейшей — национальной безопасности. Предваряя этот анализ, кибернетики пишут, что это неудивительно: «За исключением отдельных усилий, вызванных разработкой Конституции РФ, закона РФ о безопасности, Военной доктрины РФ и других подобных документов, систематической разработки теоретических основ обеспечения безопасности в СССР / России не предпринималось» [7. С. 7]. Мало этим псевдоученым одной «цветной суперреволюции» под названием «перестройка», они и вторую также благополучно хотят проспать…

В Советском Союзе можно было изучать кризисы, но только такие, которые присущи капиталистическому обществу (в прошлом или настоящем), можно было изучать кризисы в дореволюционной России. Изучению не подвергались кризисы, что были в 1920–1921 годах, хотя о них говорилось даже в школьных учебниках. Всякая же самостоятельность в этой сфере каралась: «Современная научная мысль хорошо изучила кризисы капитализма, но сколько-нибудь серьезных научных трудов о возможности кризиса в социалистическом обществе не существовало. (…) Да и быть не могло, поскольку коммунистическая пропаганда в принципе не признавала возможности кризиса нашего общества» [28. С. 136]. То есть всякая попытка переноса этого вопроса на советскую действительность вызывала подавление. По мнению жрецов из идеологических органов, ни в коем случае не должно было произойти ни с СССР, ни с КПСС то, что именно произошло. Прогнозы-предупреждения всячески карались, перекрывались, строго наоборот, говорилось об уверенном и победном шествии к коммунизму.

В западной печати, напротив, о будущем неминуемом крахе Советов писалось довольно откровенно, иногда открыто указывались конкретные методы. Скрыть сам факт ведения холодной войны не удалось бы: в ней участвовали миллионы людей, которые произвели на свет десятки доктрин и других документов калибром поменьше; и как называют цифру, всего их было до ста тысяч документов — сейчас они хранятся в Архиве Национальной Безопасности под Вашингтоном. Но выполнить такую простейшую интеллектуальную технологию, как совмещение двух положений: угроза со стороны Запада и теоретическая возможность уничтожения социализма — так никто и не смог. Любой автор «Зияющих высот» мог угодить либо за решетку, либо за рубеж.