— Вот и отлично, — он улыбнулся одними губами. — Я рад, что у вас с Кеем все хорошо.

На несколько секунд повисло тяжелое молчание.

Да. У нас с Кеем все хорошо. И будет хорошо. Если я не струшу и дойду до конца.

— А у вас, Бонни? У вас с Кеем все хорошо?

— Да, — в его глазах сверкнул вызов. — У Кея своеобразное чувство юмора.

— Или Кей хотел, чтобы ты на своей шкуре почувствовал, каково это, когда бросают не тебя, а того, кого ты любишь. Тебе понравилось, Бонни?

— Я его не бросал. Никогда!

— Прелестно, — кивнула я. — Ты надеваешь третье кольцо, клянешься в любви и верности, а через месяц мы оба узнаем из газет о том, что ты встретил свою настоящую любовь и женишься. По чистому недоразумению твоя помолвка произошла в тот же вечер, что ты мне писал… помнишь? «Люблю тебя, ужасно соскучился! Больше никаких турне!» Видимо, ты ошибся адресатом. Все, Бонни. Тебе пора.

Я сглотнула стоящий в горле горький ком и отвернулась к окну. Смотреть на желтые клены всяко приятнее, чем на уходящего Бонни. Хотелось ли мне, чтобы он ушел? Нет. Или да. Не знаю. Наверное, мне хотелось, чтобы он не приходил вчера. И чтобы он не приходил три месяца назад, в вечер предпремьеры «Нотр Не-Дам». Чтобы он не приходил никогда, чтобы мне никогда не приходилось его терять.

Это больно. Безумно больно и пусто, как будто из меня вырвали половину меня.

От тихого скрипа ножек стула по плитке у меня свело горло. А звук шагов показался громким, словно моя голова оказалась языком колокола. Бум-бум. Ушел-ушел.

Тишина.

Ушел? Но дверь не хлопнула…

— Роза, — прозвучало совсем рядом. Тихо. Ломко. — Роза… так правда будет лучше.

Я не обернулась и не ответила. Не хочу, чтобы он видел мои слезы. Я ненавижу его. Слышишь, Бонни Джеральд, я ненавижу тебя!

Что-то зашуршало позади, коснулось меня… и тут же — Бонни обвил меня руками, потерся головой о мое плечо.

— Роза, пожалуйста, отпусти меня.

— Я тебя не держу.

— Ты… ты плачешь. Не надо. Не надо плакать из-за меня, пожалуйста. У тебя все хорошо. Ты любишь Кея, Кей любит тебя. У вас прекрасная семья. Я лишний, Роза.

— Прекрасная отмазка.

Я не могла стереть с лица чертовы слезы, потому что для этого пришлось бы снять с себя его руки. А я не могла. Не сейчас. Могу я позволить себе еще немного? Еще несколько мгновений просто чувствовать его рядом?! Всего несколько мгновений…

— Не отмазка.

Когда у него такой голос, мне больше всего на свете хочется обнять его, прижать к себе и обещать, что все будет хорошо. Глупо, правда же? Сейчас это делает он. Для меня. Боже, почему мы такие идиоты, боже, почему?!

— Отмазка.

— Нет. Я… мне жаль, что так получилось. Ты не представляешь, как жаль.

— Нет, не представляю.

— Я должен жениться на Клау. Должен стать нормальным. У меня скоро будет ребенок, я не могу бросить его. Ты же… ты же понимаешь, что так нельзя!

— Нельзя…

Да, я понимала. Сицилиец, воспитанный в патриархальной семье, его ребенок и мать его ребенка. Его родители. Родня. Соседи. Он рвется на части, ненавидит своего биологического отца и все, что в нем от него — и обожает отца приемного. Он стыдится той части себя, что досталась ему от Джузеппе, и ему кажется, что этой проклятой части — почти что он весь. Он не хочет признать, что он — сам по себе Бонни Джеральд, а не сын Джузеппе или Марко Кастельеро. Что его протест и ненависть вылились бы в совсем другую форму, если бы он не был сам по себе двинутым на подчинении и боли ублюдком. А, какая разница, понимаю я или нет? Мне все равно придется принять то, что он решил. Потому что на свете нет второго настолько же упертого доминантного козла, как Бонни Джеральд. И если он что-то вбил себе в голову, хоть ты наизнанку вывернись, ничего это не изменит.

Впрочем, у него нет вариантов. Клау беременна. Решать тут нечего.

— Роза?.. я не хочу так… это все не должно быть так… — он никак не мог расцепить руки, обнимающие меня.

— А как должно, Бонни?

— Я не знаю… таким ублюдкам, как я, все же не стоит размножаться.

— Ты сам этого хотел.

— Хотел. Но не так.

— А как? Расскажи мне, больной ублюдок.

— Это уже неважно. Роза?..

— Уходи, пожалуйста. Я… я не хочу тебя больше видеть, Бонни. Женись на Клау, воспитывай ваших детей, встречайся с Кеем, только не приближайся ко мне. Пожалуйста.

— Я… хорошо. Я не… ты в самом деле не против нас с Кеем?..

— Кей любит тебя, а я люблю Кея. Вы уже чертовы десять лет вместе… Бонни…

— Да?..

Он прижался ко мне совсем тесно, и я чувствовала, как он вздрагивает. И рукав халата промок. Чертов больной ублюдок. Как же я ненавижу его!

— Встречайтесь так, чтобы я об этом не знала. И не бросай его, пожалуйста. Ты нужен Кею.

— Хорошо… мадонна, я…

— Не нужен, — раздался холодный голос.

Я вздрогнула и обернулась. Бонни — тоже.

На пороге моей кухни, прислонившись к косяку, стоял Кей. Усталый, хмурый, но чисто выбритый и в идеально отглаженном деловом костюме.

— Кей?.. Давно ты?.. — Бонни поднялся с колен и очень постарался, чтобы его голос звучал ровно, но у него ни хрена не вышло.

— Уезжай из Москвы сейчас же, Бонни.

— Ладно. Поговорим позже… — а голос все же сорвался.

— Нет. Мы больше не встретимся.

Мне показалось, или Бонни покачнулся? Я не видела его лица, но… ему было чертовски больно. И он не верил. Не мог поверить.

Я не могла ничего сказать, горло перехватило. Только помотать головой и одними губами прошептать:

— Кей, не надо.

Переведя взгляд на меня, Кей наконец оттаял. Даже почти улыбнулся — устало, горько и нежно.

— Иначе нельзя, Колючка.

Он подошел ко мне, стараясь не задеть стоящего на дороге Бонни. На кухне в девять метров это было сложно, но он справился. И поднял меня на ноги, привлек к себе, обнял.

— Пожалуйста, Кей. Я не хочу, чтобы из-за меня…

— Не из-за тебя, Роуз. — Кей осторожно вытер мои щеки, коснулся твердыми губами виска. — Из-за себя. Я люблю тебя и не предам. Никогда.

— Так нельзя, Кей. Ты не должен…

— Кей прав, Роза, — прервал меня Бонни. Теперь его голос был ровен, и сам он — спокоен, как мертвец, только щеки мокрые. — Я сам это выбрал. Прости… я…

Он на несколько мгновений замер, глядя на нас так, словно хотел запомнить навсегда, словно что-то внутри это ледяной статуи рвалось к нам, молило — позовите меня обратно, хоть слово, хоть намек, что я все еще нужен!.. А потом погас, опустил взгляд, развернулся — и пошел прочь.