Однако, с другой стороны, какая видимость законности была придана Варфоломеевской ночи? И все же, сталкиваясь с разного рода фактами, явственно ощущаешь некую специфичность того, что происходило в окрестностях Кремля, в самом Кремле да и на необъятных просторах Руси — в Новгороде, Пскове, Казани, Астрахани и в иных местах. События на мосту через реку Волхов показали, как русский властелин может обращаться с русскими людьми, его собственными подданными, которые чем-то ему не пришлись по душе.

Так или иначе пытки, казни и убийства происходили и до воцарения Иоанна IV, но в тот день, когда тринадцатилетний мальчик отдал приказ псарям затравить пусть грубо и дурно обращавшегося с ним князя Андрея Шуйского, открылась новая страница в отечественной истории. Ничего подобного прежде, как кажется, не происходило.

I

«История злопамятнее народа!» — воскликнул, завершая повествование о временах Иоанна IV, Николай Михайлович Карамзин, чей верный взгляд на исторические события и окружающую его жизнь просто поражает и, безусловно, вдохновляет искренностью, человечностью и простотой. Добрая слава Иоаннова пережила его худую славу в народной памяти, заключает историк. Стенания умолкли, жертвы истлели, и старые предания затмились новейшими, мудро объясняет он развитие нашего самосознания и самопознания. Народ чтит в царе знаменитого виновника государственной силы. Он забыл или отвергнул название Мучителя, данное современниками, и по темным слухам о жестокости его именует только Грозным, отобрав это определение у недооцененного потомками деда. Не во всем можно согласиться с Карамзиным. В перемене названия первую скрипку играли династические интересы. Именно они сформировали мнение народное и навязали интерпретацию многих сюжетов. Многовековой опыт жизни, и особенно в XX веке, показал, что первоначальный отзыв современников был более верен и адекватен, невзирая на все международные заслуги Иоанна и невзирая на то, что он создал мощную государственную машину и, в сущности, создал державу, какой мы ее знали до краха коммунистического режима. XX век убедительно продемонстрировал ничтожность цены человеческой жизни на территории от Бреста до Владивостока, надежды подданных государства Российского постепенно испарились, и прогрессивный экстремизм потерял огромное число сторонников. Вот почему темные слухи о жестокости Иоанновой вновь зазвучали с прежней силой и вот почему, вопреки воле властей предержащих, прежнее название Мучителя чаще и чаще всплывает в памяти жертв самого разнообразного политико-экономического террора.

В основе снисходительности мнения народного лежит терпение, иногда переходящее в равнодушие и безразличие, которые нередко являются результатом жестокости и угнетения, а также грубости и примитивности внутрисемейных и внутринародных взаимоотношений. Поэтизируя прошлое, народ вступает как бы в противоречие с историей, идет, сам того не желая, на поводу у власти или, вернее, у ее неразумных представителей, что отражается прежде остального в национальной литературе, избегающей натуралистических описаний и создающей настроения, удобные для восприятия смягченной версии и чарующей легенды. Грешила этим в значительной мере литература сталинского периода, оскопленная и обескровленная даже в хороших и неконъюнктурных образцах. А о фольклоре, независимом, казалось бы, по собственному происхождению, и упоминать нечего. Отражая серьезнее и ярче прочего состояние народной, то есть коллективной, души, он искажает, несомненно, подлинное бытие, переиначивая случившееся и освещая его театральным светом, вырывая из кошмарного контекста эпохи пыток, казней и убийств самое лучшее, отъединенное от власти насильников, облагораживая вместе с тем эту эпоху и позволяя, к сожалению, угнетателям продолжать черное дело под прикрытием мнения народного, всегда доброго и романтичного в связи со многими обстоятельствами формирования характера. Фольклор облегчает историю, как облегчает и жизнь, превращает историю в логическую цепь, создавая иллюзию закономерности, в то время как она — история — прихотлива, причудлива и непоследовательна в развитии и зависит целиком от личности и способов выживания этой личности, а не от чего-либо иного. Власть личности формирует историю, а личность подчиняется лишь врожденным мотивациям и собственным интересам, зачастую совершенно алогичным и идущим нередко вразрез с подлинными интересами общности. Здесь и заключена настоящая трагедия истории, ибо качества человека универсальны и не зависят от национальности. Качества и поведенческие реакции зависят от обстоятельств.

Покоритель Казани и Астрахани, правитель, уничтоживший боярскую аристократию, обладавшую высоким интеллектуальным и нравственным потенциалом, и тем самым, к нашему ужасу, положивший начало многим революционным бедам, хотя эта аристократия и питалась от слез и крови народной, как утверждают различные сказания, Иоанн IV снискал непреходящую славу защитника земли русской, несмотря на дикое отношение к истерзанным подданным. Народ в былинах нарисовал привлекательный портрет мудрого правителя, защитника слабых против сильных и сочувствующего всему отечественному. В замечательной былине, скорее напоминающей балладу, первый русский царь предстает перед нами именно в таком виде. Это произведение в разных вариантах дошло почти до наших дней, и если бы не большевистский террор, мы бы извлекли из них более полную картину отношения людей к личности царя. Былины о Никите Романовиче — воеводе Захарьине-Юрьеве, брате царицы Анастасии — широко распространились на Севере в окрестностях Кирилло-Белозерского монастыря, да и вообще во всем Белозерском крае. Вот несколько отрывков из сохранившегося варианта:

Посвязали Миките Романовичу

Белы руки тетивками шолковыми,

Заковали ему ноги в железа немецкие,

Закрыли ему очи ясные

Комоцькой камцятною.

Повели Микиту Романовича

На то поле чистое,

На ту плаху на липовую

Отсекать да буйну голову

По те плечи могучии.

Сговорил тут Микита Романович:

«Создай-ко, Боже Господи,

Буйных ветров,

Чтобы скинуло с моих ясных очей

Комоцьку камчатную».

Постряхнул тут Микита Романович

Со своих резвых ноженек

Железа немецкие,

Посорвал ён с белых рук

Тетивки шелковые.

Этот же популярный герой, овладевший крепостью Пернау и милостиво поступивший с ее защитниками и обитателями, встречается и в былине «Никите Романовичу дано село Преображенское». Суть трогательного повествования состоит в том, что сын Иоаннов Федор на пиру перечит отцу и упрекает его в том, что он не вывел измену на Руси, в то время как отец хвалится лихими победами над боярской ересью. Иоанн требует, чтобы сын указал прямо на изменников, и Федор при всех обвиняет Годуновых. Иоанн рассердился и приказал казнить сына на плахе. Но никто не отважился выполнить приказ обезумевшего царя, кроме верного слуги.

II

Мы с трепетом ожидаем появления верного слуги и не ошибаемся, назвав заранее его имя. Это Малюта Скуратов — двойник, в известном смысле, царя. Иоаннов портрет всегда двойной. Без первого нет второго, и наоборот.