— Нужно раньше, — категорично отрезала она.

— Никак нельзя, — мужчина виновато развёл руками.

Нелли пролистала календарь, нашла дату, которая её вполне устраивает и за десять минут уговорила сотрудника загса расписать их двадцатого июня. Пришлось сделать упор на то, что благодаря портрету, он разглядел свою судьбу и обрёл счастье в лице неизвестной загадочной Даши.

Алексей и не пытался понять упорное желание Нелли стать его женой как можно раньше. Он готов был расписаться хоть сейчас, тем более ему в любом случае придётся уехать почти на месяц. Скорее всего, к назначенной дате он как раз и успеет.

Нелли победила, выпросила нужную ей субботу и только тогда согласилась уйти. Покинув дворец бракосочетания, они направились на стоянку, где оставили автомобиль.

Взявшись за ручку двери, Алексей неожиданно замер.

— Погоди.

Нелли подняла взгляд над крышей машины.

— Решил забрать заявление?

Алексей качнул головой, обошел машину со стороны капота и остановился напротив Нелли.

— Мы договорились только о росписи, ты не хочешь платье, лимузин, не знаю, что там обычно полагается делать на свадьбе? Голубей выпускать, фотографироваться у памятников.

Нелли неожиданно рассмеялась.

— Не хочу голубей выпускать. Вообще ничего не хочу. Можем на троллейбусе в загс поехать и отпраздновать это событие в пиццерии.

— Нелли… — он замолчал, дождался, когда она перестанет смеяться и посмотрит на него, — это же твоя свадьба. Может, хотя бы платье?

— Нет.

— Ресторан?

— Нет.

— Кольца.

Она хотела уже ответить «нет», но остановилась.

— Кольца нужны.

Алексей опустил взгляд на её кисть, унизанную разнообразными украшениями.

— Я не знаю, какой нужен размер.

Нелли стянула тонкое серебряное колечко со среднего пальца, покрутила, ловя блестящим ободом лучи солнца, и протянула ему.

— Такой. Только мне найди с черепушкой.

Алексей взял кольцо и надел на свой мизинец.

— Попробую найти. Отвезти тебя домой?

Нелли на секунду задумалась.

— Нет, высади в парке.

— Мне нужно уехать по работе почти на месяц. Не бойся, на собственную свадьбу не опоздаю.

— Точно? — заволновалась Нелли. — Будет совсем не круто, если двадцатого я припрусь в загс, а ты не приедешь. Я найду тебя и покусаю.

— Точно приеду. Звони, если что. Меня не будет в городе, но ты всегда можешь попросить помощи у Кости.

— Это симпатичный медбратик, который мне лопатку реставрировал?

— Он врач. Я пришлю тебе его номер. — Неожиданно Алексей почувствовал нечто похожее на ревность. — Он, кстати, старше меня на два года, а ещё у симпатичного медбратика есть девушка.

Нелли сощурилась.

— Да пофиг, я скоро буду замужней дамой.

Алексей снова неловко замолчал, разглядывая Нелли.

— У тебя есть почти месяц. Может, ты сама за это время сто раз передумаешь.

— Не передумаю, Алексей Ефросиньевич. Никуда ты от меня теперь не денешься. Только не проси называть тебя супругом или благоверным.

— Меня устроит, если ты хотя бы моё отчество запомнишь.

Свой отъезд из Комсомольского после окончания школы Алексей называл побегом. Ни больше, ни меньше. Так себя и ощущал — сбежавшим из заключения. Наконец его жизнь не зависела от пчёл, от пенсионерского режима родителей и не ограничивалась пределами посёлка. Свобода пьянила и дурманила перспективами и множеством распахнутых дверей. Алексей верил, что везде ему рады и все его ждут, никак не мог насмотреться на Санкт-Петербург и надышаться самостоятельностью. Долго его преследовал запах мёда, ощущался в промозглой погоде и в сыром воздухе. Он просыпался с рассветом, прислушиваясь к звукам за окном, и с удовлетворением опознавал шум большого города.

Ваня окончил школу на год раньше и освободился досрочно, весь одиннадцатый класс Алексей представлял, как уедет к брату и как начнётся новая жизнь, полная приключений и приятных сюрпризов.

Первым же сюрпризом оказался сильно изменившийся брат. Ваня и раньше не отличался чувствительностью и тактом, а сейчас и вовсе напустил на себя вид прожжённого циника, Алексей никак не мог разглядеть под этой грубой оболочкой родного брата, чувствовал себя неуютно и одиноко.

Ваня поступил в Санкт-Петербургский технологический институт, туда же попал и Лёша. Выбирал недолго и в принципе рассматривал факультеты в пределах одного учебного заведения, чтобы быть рядом с братом. Ваня снимал однокомнатную квартирку с двумя студентами, те не слишком обрадовались ещё одному жильцу, но потеснились. Ваня раздобыл для него старенькую раскладушку, за неимением лучшего варианта, спальное место определили на кухне. По сравнению с огромным подворьем и садом в Комсомольском, новая жилплощадь напоминала, скорее, вагон поезда, а не полноценную квартиру. Первое время Алексей постоянно бился обо все предметы локтями и коленями, за последний год сильно вытянулся, и ещё не привык к своему новому телу, а теснота новой квартирки будто заставляла сутулиться и вжимать голову в плечи.

Наивный и вдохновлённый новыми перспективами, Алексей вызывал снисходительную улыбку у друзей Вани. Они приняли его в свой круг общения, но быстро поняли, что со своей принципиальностью и прямодушием он не вписывается в их компанию. Не всегда понимал, когда они над ним шутили, и терпеть не мог, когда кто-то плохо отзывался о девушках или родителях, мог оборвать грубую шутку или влезть с замечанием.

Алексей тянулся к друзьям брата, они выглядели такими бесшабашными и свободными. Изо всех сил пытался влиться в компанию, быть таким же цинично-самоуверенным. С подачи Вани начал курить и участвовать в квартирных попойках. Но плохиш из него никак не получался. Пары он не пропускал, а если пропускал, то ссорился с неугомонной совестью и сам себя казнил, больше преподавателей, осуждающе покачивающих головой. Хуже всего, что в этом образе он чувствовал себя ужасно неуютно, будто в чужой шкуре, но и быть таким, как раньше, тоже не мог. Он пока не мог нащупать золотую середину, его бросало из крайности в крайность и накрывало жуткой волной противоречия. Пожалуй, пубертатный период у него затянулся. Протест, начавшийся в одиннадцатом классе, переехал вместе с ним в Петербург и пышно зацвёл.

Если в Комсомольском он пытался загнать себя в ожидания родителей, то в Питере добровольно влез в образ, навязанный братом, и ни там, ни там не чувствовал себя на своём месте, метался, продлевая затянувшийся подростковый мятеж. В итоге терял самого себя. Интуитивно чувствовал, что происходит что-то неправильное, но не мог понять, как из этого выпутаться.