СВИДЕТЕЛЬСТВО РОДИКИ Д.

– Геза и Бела спали в нашей комнате, а если нам надо было пойти в туалет, мы должны были писать с открытой дверью.

– Почему?

– Они боялись, что мы будем пить слишком много воды и наберем лишний вес. А мы выжидали до тех пор, пока надо будет спускать воду. Мы садились на унитаз со стаканом в руке и пили воду из бачка. И когда мы принимали душ, они тоже следили за нами и не разрешали поднимать голову…

– Что вы ели перед соревнованиями?

– Утром – тонкий ломтик салями, два ореха и стакан молока, вечером то же самое, только без орехов.

– У вас тогда уже были серьезные проблемы со здоровьем?

– Полно! Сломанная нога, сломанное плечо, еще много чего. Помню, когда пришли первые месячные, медсестра сделала мне укол, и потом целый год у меня их не было.

– Да что это за… Что она болтает? С нас пылинки сдували! Единственное, что от нас требовалось, это тренироваться как следует. У нас были теплые чистые комнаты, нас бесплатно кормили. Анорексия?.. Слабительные? Диуретики? Да, гимнастка должна быть легкой! Несчастные случаи? Бывают, но не так уж часто. Взяли бы да подсчитали! Она, значит, «опустошена», эта девчонка? Честно говоря, не понимаю, что она хотела этим сказать. Ранения? Случаются, если не повезло или спортсменка плохо подготовилась. А у меня… единственный раз, когда я… я не прислушалась к сигналам боли… это было в Форт-Уэрте.

Я знаю, вас это удивит, но хуже всего девочкам приходилось в Соединенных Штатах, потому что там дорогие частные школы и гимнасткам сразу же требуются спонсоры и агенты, – словом, все дело в деньгах. Спортсмены должны зарабатывать, чтобы выплатить ссуды, которые получают их родители, и все они там на годы влезают в долги! Родительские вложения плюс настоящее помешательство на результате… Кристи Филлипс[38]считала, что она «в ответе за свой переходный возраст», когда выросла и начала проигрывать. Бетти Окино[39]на соревнованиях сломала руку, потому что тренировалась с трещиной, – нельзя же, чтобы спонсор потерял деньги! Келли Гаррисон[40]выступала со сломанной ногой – та же история. И все они то сбрасывали, то набирали вес, мы-то в Румынии не ходили в соседнюю лавку объедаться булочками, нам и негде было, и не на что! Да, это правда, что некоторые спортсменки каждое утро горстями глотают ибупрофен. А другие в день соревнований систематически принимают обезболивающие. Хорошо ли это? Нет. Делала ли это сама? Да. Меня заставляли? Нет! Я в хороших отношениях с теми, кто считает, что эта среда их разрушила, но нисколько им не сочувствую.

– Я могу это записать, Надя?

– Да, пожалуйста. Было бы просто замечательно, если бы оказалось, что можно выиграть, работая совсем мало, но, к сожалению, это не так. Успеваете записывать? Ах да, у вас же диктофон, а я перескакиваю с одного на другое, извините… Вот еще что: дело ведь не только в химии, Бела предусматривал все… Ну, например, с нами занимался психолог – давал нам складывать пазлы и смотрел, сколько времени пройдет, пока мы начнем уставать, и еще проверял, способны ли мы и долго ли способны делать то, что нам не дается. Иногда Бела приглашал на тренировки прохожих, предлагал им шуметь, кричать: «Надя! Мариана!» – чтобы нас отвлекать. А иной раз мы даже пробовали выполнять программу без разминки – на случай, если когда-нибудь окажемся в таком положении. Мы были готовы ко всему. Монстры! (Она смеется.)

Поскольку Наде известно, что я пишу книгу о ней в хронологическом порядке, она не может не догадываться, что разговор сейчас пойдет об Олимпийских играх в Москве, в июле 1980 года.

– Если вы были готовы ко всему, значит, в вашем падении 23 июля 1980 года не виноваты отряды военных, которых русские разместили на трибунах и которые распевали во время вашего выступления «Надя-падай-падай-падай»?

– Что?.. Распевали? Совершенно этого не помню!

– Хорошо… А что вы подумали, когда там же, в Москве, после того как Мелита Р. упала с бревна, Бела Кароли влепил ей пощечину?

– Кто вам это рассказал? Может, что-то такое и случилось, но мне-то было чем заняться кроме…

– А чему можно приписать этот… этот срыв? Тому обстоятельству, что ваш тренер знал: если он не вернется в Румынию с отличными результатами, его школу закроют?

– С какими такими «отличными результатами»? И вообще – что такое отличный результат? Люди говорят, люди говорят… Знаете… Некоторые и сейчас утверждают, будто в Москве я выступила неудачно… Четыре медали: золото за вольные и за бревно, серебро в абсолютном первенстве и в командном! Ну а люди… Я получила кучу писем, они, сидя дома, в Румынии, обвиняли меня в том, что я их разорила, требовали, чтобы я купила им новый телевизор! Свой они, видите ли, выбросили в окно, потому что слишком переживали и нервничали, ожидая моих оценок. Мало ли что люди скажут…

– Согласна. И в Москве вы действительно выступили потрясающе. Я встречала такое предположение – по-моему, интересное: вроде бы ваша невинность в Монреале, в семьдесят шестом, ведь, в конце концов, вы были тогда совсем ребенком… так вот, якобы ваша невинность в сочетании с техническим совершенством ваших композиций в каком-то смысле передалась судьям, и они словно бы не посмели заниматься махинациями рядом с такой явной чистотой…

– Чистотой? Иными словами, вы приписываете махинации с моими оценками в Москве чему-то «нечистому», появившемуся во мне, поскольку я перестала быть девочкой? Не понимаю… Послушайте, я не уверена, что мы сможем продолжать. Вы все очерняете! У вас все – сплошной мрак! Вы без конца заставляете меня судить. А я отказываюсь быть судьей для кого бы то ни было другого!

На этом она, обозлившись, бросает трубку, и мы с ней три недели не разговариваем. Но потом я получаю от нее открытку, она пишет, что уехала отдыхать, и постскриптум к открытке такой: «Бела заходил со мной очень далеко, но я придумала, как защищаться. Допустим, я знала, что могу проплыть в бассейне пятнадцать дистанций подряд, а Беле говорила, что десять, таким образом, пять у меня оставалось в запасе. Бела не мог меня сломать, потому что никогда не знал моих настоящих пределов, я никогда ему их не открывала».

Почему она, годы спустя, так упорно отрицает то, о чем свидетельствуют другие, почему так хочет от всего и всех отмежеваться, зачем ей эти нагромождения официальных версий, зачем так ожесточенно сражаться, оспаривать малейшую свою слабость, хвастаться своей исключительной силой — «я никогда не плакала», – зачем постоянно перекраивать все, что могло бы сблизить ее с «бедной девочкой»?