— Из-за близости со мной может пострадать твоя репутация.

— У меня не столь уж блестящая репутация, милая, — ответил он, ласково проводя пальцами по ее щеке. — Путь мой был долгим и трудным и нередко проходил по низинам. То, что ты плакала у меня на плече, — одна из высших точек моей жизни.

— А ты один из самых добрых людей, каких я встречала, Ривлин Килпатрик.

Ривлин медленно покачал головой:

— Наверное, не очень мудро позволять тебе думать такое…

Никогда в жизни ее не целовали так, как поцеловал Ривлин, — нежно и ласково, с необычайной страстностью, от которой у Мадди перехватило дыхание и закружилась голова. Раскрыв губы, она ответила на поцелуй, и Ривлин застонал, когда коснулся языком ее языка. На мгновение он крепче сжал Мадди в объятиях, но почти сразу ослабил их и прервал поцелуй. Мадди, все еще оставаясь в кольце его рук, подняла на него глаза.

Ривлин попытался улыбнуться.

— Мне казалось, что ты назовешь меня наглецом и влепишь пощечину за такое вольное обращение.

— Но у меня вовсе не было такого намерения, — честно ответила Мадди.

Ривлин имел все, чего не имела она: силу, уверенность, стойкость. Мадди была бы счастлива укрыться в нем, стать его частью, чувствовать себя в безопасности в его объятиях.

— Тебе стоит припомнить хоть несколько поучений твоих приютских дам-благотворительниц насчет хороших манер, милая, — сказал Ривлин, отпуская ее от себя. — Я вовсе не такой добрый, как ты думаешь, и сейчас мне очень трудно удержаться и не переступить последнюю черту.

Тем не менее он удержался. Частью существа Мадди понимала, что ей следует быть благодарной за его стремление оставаться порядочным человеком, но другая ее часть — эгоистичная — испытывала горькое разочарование и одиночество, потрясенная силой доселе неведомого желания. Обеспокоенная последним открытием, Мадди постаралась подавить этот порыв и вести себя благоразумно. Она произнесла как можно спокойнее:

— Быть может, нам стоит вернуться к этому разговору, когда мы не будем такими усталыми.

— Прекрасное предложение, — подхватил Ривлин. Взяв стул, стоявший возле бюро, он поставил его перед дверью спальни.

— Что ты делаешь?

— Как видишь, ставлю перед дверью стул.

— Но зачем?

— Первая причина состоит в том, что если ночью кто-то толкнется в дверь, она стукнет по стулу, и это разбудит меня. — Он без дальнейших церемоний плюхнулся на сиденье. — Вторая причина такая: я собираюсь на этом стуле спать.

Мадди удивленно посмотрела на него:

— Благодарю за любезность, но это просто смешно. Ты устал не меньше моего, а на стуле вряд ли можно выспаться. Давай разделим кровать — она достаточно широка для двоих.

— Искушение — беспокойный ночной сосед, милая, — возразил Ривлин, надвигая шляпу чуть ли не на самый нос. — Для тебя безопаснее, если я проведу ночь на стуле.

Что верно, то верно — безопаснее; но еще слишком свежи были воспоминания о теплоте его сильного тела, о его поцелуе… Неужели так ужасно желать побольше столь дивных ощущений — ведь Ривлин уже доказал, что не воспользуется своим преимуществом?

— Я не боюсь тебя.

— А вот это напрасно.

— Если бы я была поумнее, то не попала бы в тюрьму за убийство, — возразила она. — Перестань глупить, Ривлин, оставь стул у двери в качестве будильника и занимай свою половину кровати.

Он скрестил руки на груди.

— Побереги свой пыл. Я устроился здесь и не сдвинусь с места.

— Упрямый осел!

— Вот именно.

Стаскивая с ног мокасины, Мадди впервые пожалела, что на ногах у нее не тяжелые тюремные башмаки. Прошлепать босиком по деревянному полу, чтобы погасить лампу, — действие не настолько шумное, как бы ей хотелось. Тем не менее она это сделала, а потом повалилась на постель с такой силой, что доски заявили трескучий протест, а металлическая спинка ударилась в стену, издав глухой стук. Мадди вытащила из-под накидки подушку и хорошенько взбила ее, прежде чем сунуть под голову. Она знала, что Ривлин слышит все это, но он со своего стула не выказал никакого беспокойства по этому поводу и даже не пошевелился.

Чтоб ему пропасть, толстокожему! И какое отношение к этому имеют, как он выразился, поучения дам-благотворительниц? Ривлин глубоко заблуждается, если воображает, что напоминание об этих леди может оказать хоть какое-то воздействие на ее отношение к нему. Ей было хорошо в его объятиях, ей сладки были его поцелуи — слаще всего, что она знала в жизни. Разве филантропки дали ей когда-нибудь почувствовать себя в безопасности, дали понять, что она желанна, как это сделал Ривлин? Ничего подобного от них она не видела. Ровным счетом ничего.

Майра называла благотворительниц дрянными бабами, сердца которых ссохлись и очерствели. Она говорила, что нет ничего плохого во взаимном желании мужчины и жен-шины, что заниматься любовью совершенно естественно и что отказаться от близости куда хуже, чем уступить желанию. И она с поразительной откровенностью рассказывала о тех радостях, которые познала в постели с мужчинами.

Мадди улыбнулась, припомнив, как часто краснела до корней волос, внимая откровениям Майры, и как часто считала ее россказни преувеличенными. Поцелуи Ривлина дали совершенно иной поворот ее мыслям. Теперь ей казалось, что Майра в конечном счете говорила правду.

— Мадди?

Ей приятно было слышать переливы его глубокого голоса в темноте.

— Что?

Он долго молчал, потом произнес:

— Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, Ривлин, — прошептала она.

— Приятных тебе снов, милая.

Милая. Мадди задрожала от счастья, снова услышав это слово, но сочла за лучшее ничем не выдавать своих чувств.

Ривлин выпрямил спину и вытянул ноги. Мадди была права — он совершенно не выспался. Да и попробуй усни по-настоящему, сидя на стуле. Каждый раз, как она поворачивалась на другой бок, Ривлин пробуждался от вязкой дремы и начинал бороться с желанием перебраться в постель. Ближе к рассвету он пришел к выводу, что необходимо принять какое-то твердое решение насчет своей подопечной до наступления следующей ночи, иначе он рискует окончательно расстроить свои нервы.

Как же все-таки ему быть? Заниматься любовью с женщиной-заключенной — мысль не слишком хорошая. С другой стороны, даже когда он просто смотрел на нее, в нем вспыхивал огонь, который не погасишь никакими резонами и правилами. Когда он поцеловал ее, огонь этот сделался таким жарким, что заставил его забыть обо всем на свете.

Ривлин затянул потуже ремень и поднялся с тяжелым вздохом; потом вышел наружу, беззвучно закрыл за собой дверь и, заперев ее на ключ, спустился по черной лестнице вниз. Там он обнаружил Кэти, которая кипятила воду на огромной чугунной плите, а также Мередит — она сидела в черном шелковом халате у кухонного стола и откусывала маленькие кусочки от горячего тоста.