И все это связало их, и узелок этот кое-что значил для Тани, да и для него, как она понимала, тоже.

В отличие от московского, март в Париже был в этом году таким теплым, что Таня обрадовалась, увидев Дидье за столиком на тротуаре. Она и сама хотела предложить ему посидеть на улице. Ей вообще нравилось разглядывать прохожих, а в Париже это доставляло особое удовольствие, потому что умение каждого придавать своему облику неотразимые черты будило ее любопытство.

Таня всегда гадала, как им удается добиваться такого эффекта, не педалируя ни одной детали своей одежды. За счет каких неуловимостей? Пожалуй, с прическами она в этом смысле разобралась, но вот про одежду сказать того же не могла. Она не находила ответа на этот вопрос, даже когда умом понимала, что дело вот в этом шейном платке из японского шелка, лишь самый краешек которого виден над воротником темного кашемирового пальто, вот в этих черных полусапожках с малиновыми отворотами, вон в той узкой оливковой сумочке. И понимала также, что ни любой из этих предметов, ни все они вместе не сделали бы ее облик парижским.

Правда, она об этом и не переживала. Наверное, в ней тоже что-то есть, раз Дидье так улыбается, увидев ее. До того как он ее заметил, Таня успела полюбоваться, как он пьет вино и вскидывает бровь, читая что-то в айпаде, который держит чуть на отлете. В его лице не было ничего расплывчатого, невнятного – все черты словно пером прорисованы, и улыбка всегда спрятана в уголках губ.

– Чуть не опоздала! – сказала Таня после того как они поцеловались, здороваясь. – Самолет задержался. Ты замерз?

– Нет. – Он кивнул на газовую горелку, дышащую жаром. – Я не пошел внутрь, потому что знаю, ты никогда не мерзнешь и любишь сидеть на улице в марте. И еще я знаю, что ты хотела устрицы, поэтому уже их заказал. Я прав?

– Да! – Таня засмеялась. – Если бы ты знал, как я рада.

– Чему?

– Что ты помнишь, где я люблю сидеть и что я хотела поесть.

Ощущение легкости, которое охватило ее в первую же встречу с ним, неизменно возникало при каждой следующей встрече. И обмен улыбками, и разговор о пустяках, и ужин за столиком среди прохожих, – все это наполняло ее легкостью с каждой минутой. Будто газовая горелка, гудящая рядом, подогревала в ней воздух, как в воздушном шаре.

– Где на этот раз ты учишься? – спросил Дидье.

– Здесь близко, возле «Галери Лафайетт».

– А остановилась…

– Да, на Фобур-Монмартр.

– И мы можем…

– Конечно.

Таня видела, что он хочет пойти в отель поскорее, и ее это не уязвляло. Она и сама соскучилась по нему, просто изголодалась, честнее было бы сказать. Блестящая полоска от вина, тающая на его верхней губе, приводила ее в такое состояние, как будто Дидье уже сидел перед ней голый в кресле, под золотистым светом торшера… Через какие-нибудь полчаса так и будет!

– Тогда пойдем? – сказал он.

Таня кивнула.

Дидье расплатился за ужин, и, свернув за угол, они пошли по улочке Фобур-Монмартр к отелю.

Он был единственным любовником, с которым Тане было хорошо. Она не имела опыта длительной близости ни с кем и понимала, почему. Отношения с мужчинами не ограничиваются ведь близостью физической – к сожалению, не ограничиваются, часто думала она. А неизбежная повседневность, которая физическую близость окружает, обычно очень скоро предоставляла Тане слишком много свидетельств того, что продолжать отношения не нужно.

Может, дело было как раз в том, что с Дидье у нее никакой повседневности не было. А может, в том, что он был так деликатен с нею физически, как не бывал ни один ее мужчина. Вспомнить какое-нибудь его движение, прикосновение, которое было бы ей тягостно или вызвало бы неловкость, – нет, не могла она такого вспомнить.

И когда они закрыли за собой дверь номера, когда Дидье обнял Таню, снял с нее пальто и стал раздевать, то от легких касаний его рук она вздрагивала так, будто все уже произошло, будто это и была самая высокая точка удовольствия. А ведь все еще только предстояло!.. Стоило ей об этом подумать, как у нее вырвалось какое-то радостное бессвязное восклицание. И тут же Дидье поцеловал ее, быстро разделся сам, и они оказались на кровати.

Он был постарше, чем она, и точно опытнее. Таня не была уверена, что умеет доставлять ему удовольствие – ей казалось, он получает его просто от того, что она отдается ему, что этого ему достаточно. А он вот именно доставлял ей удовольствие, поигрывал на ее теле, как на понятном ему струнном инструменте, и его прикосновения давали ей именно те ощущения, которых он добивался, и даже звуки из нее извлекали, кажется, именно те, которые он хотел слышать.

Дидье провел ладонями по всему ее телу сверху донизу – и она ахнула, едва ли не вскрикнула, и раскинулась перед ним.

– Ты просто изголодалась, милая.

Он сказал то, что сама она подумала, увидев его, но от того, что сказал по-французски, грубоватая прямота понимания превратилась в тонкость догадки. И все его гладкое, ровное тело, сверху прижавшееся к ее спине, было таким же тонким в ее ощущении, как его слова.

Таня выгнулась под ним, вздрогнула, забилась.

– Подожди, подожди, – шепнул он, касаясь ее уха сухими теплыми губами. – Я хотел бы, чтобы мы достигли этого одновременно.

Но сдержать свое удовольствие, отдалить она не могла, да это ей было и не нужно по очень простой причине.

– Не волнуйся, я повторю все с тобой вместе еще раз, – сказала она задыхаясь, но уже и отдыхая. – Еще не раз.

Он негромко засмеялся.

– Что ты? – спросила Таня.

– Ты находишь очень смешные слова, когда хочешь мне объяснить свои ощущения во время секса.

– Потому что слова французские. Русских и не нашла бы, может. Или вышло бы грубо.

– Ты готова продолжать? – спросил он.

– Конечно.

Таня не обманывала – Дидье действительно возбуждал ее снова и снова. Непонятно, то ли он такой неотразимый, то ли все дело в ее чувственности, то ли не в чувственности, а действительно в голоде по мужчине. Но не все ли равно! К тому моменту, когда Дидье наконец перекатился на спину, быстро и коротко дыша, и замер, отдыхая, все ее тело было уже насыщено им. Схожее ощущение она испытывала разве что в детстве, когда удавалось выпить полную бутылку грушевого лимонада, и он булькал не только в животе, но даже в горле, и пузырьки газа стреляли из горла в нос, так она была переполнена этим редким сладким удовольствием.

Не открывая глаз, Дидье положил руку Тане на живот и, проведя вниз, перебрал пальцами, лаская. Он всегда так делал, и эта ласка постфактум, уже без физической необходимости, нравилась ей особенно. Она была приметлива и не пропускала таких вещей.

«Как жалко, что теперь не скоро увидимся, – подумала Таня. – Или, может, он снова в Москву приедет? Надо сказать ему про Алика. Интересно, как отнесется? Хотя какая ему разница. Потом скажу. Еще две недели впереди, придется к слову когда-нибудь».