В Фокшанах генерал-майоры Потемкин и Подгоричани пили кофе.

– Не понимаю я, Иван Григорьевич, – сокрушался Потемкин, – как возможно воевать такими силами и, тем паче, побеждать? Только милость Божия, русское чудо…

– Что делать, Григорий Александрович? По указу свыше народа не нарожаешь!

Потемкин поморщился.

– Пойдет второй рекрутский набор – такой визг по деревням встанет! Так хоть берегли бы солдатиков! Румянцев стонет: военная коллегия сладкие сны видит, обеспечение паршивое. Нет, не понимаю, о чем думают в Петербурге. Да еще, будто бараны, в старинушку уперлись, все как при Минихе. И что за наряд у солдат, а? Все эти косы, букли, пудра… Что за неметчина неизживаемая! Солдатское ли это дело – головы пудрить?

– Нас не спрашивают, Григорий Александрович, – улыбнулся Подгоричани.

– Да если бы меня спросили…

Разговор прервало появление запыхавшегося Ошерова.

– Господа генералы! За ночь турки получили подкрепление, теперь у них втрое больше, нежели у нас, пехоты, и в десять раз – кавалерии. Они наступают на Фокшаны.

Потемкин пожал плечами – что, мол, я говорил? Подгоричани нахмурился.

– Садись, Сергей, – пригласил он, – передохни.

Ошеров, мокрый от растаявшего снега, повалился на стул, вытирая пот с лица.

– Что будем делать? – спросил грек.

– Сражаться, – сказал Потемкин.

– Ясно, что не баклуши бить. Что предлагаешь?

Лицо Потемкина стало строгим и напряженным, он принялся по давней своей привычке грызть ногти.

– Командование беру на себя, – сказал он, наконец. – Думаю, нет смысла переходить Мильку и выходить неприятелю навстречу.

– Верно, – поддакнул Иван Григорьевич, – там равнина, там им легче будет с кавалерией.

– Соберем все силы, – Потемкин шагами мерил комнату и, сам не замечая, продолжал ожесточенно грызть ногти. – Допустим, они переправились. Румянцев говорит, лучшая оборона – наступление. Ударим! Пехоту – в три каре.

– Как в три каре? – не понял Подгоричани.

– Это то, о чем я сказывал тебе, Иван Григорьевич! Не пора ли по-новому воевать, сколько можно за дедовские предания держаться? Одно большое каре, скажешь? Нет, оно неповоротливо. Три! Большое и два малых. И еще: рогатки – к черту.

Ошеров, о котором они забыли, прислушивался с интересом.

– Как? – воскликнул Подгоричани. – Ты собираешься наступать. Но не правильнее ли будет держать оборону? А чем прикрываться, ежели бросим рогатки? Силы неравны, генерал!

Потемкин был сильно взволнован, он впервые взял на себя командование соединенными силами в будущем серьезном сражении.

– Вместо леса дедовских рогаток, генерал, не разумнее ли защищать себя артиллерией? – возразил он. – Слушай!

Он подсел к столу, взял лист бумаги, принялся набрасывать план, над которым с вниманием склонился Подгоричани.

– Большое каре с артиллерией – впереди, по обоим флангам – кавалерия. Построение – клином. На второй линии – два малых каре, меж ними – гусары. Ошеров, слышишь? Твой эскадрон в том числе.

– Допустим, – кивнул головой Подгоричани. – Турки поначалу всегда стремительны и злы – вот, они отвечают атакой на наше наступление, что дальше?

– Дальше артиллерия осыпает их огнем. Я буду командовать большим каре…

Он рисовал, объясняя, какие перестроения произведет по мере приближения противника. Сергей тоже внимательно прислушивался.

– Выходит, я с ребятами – в резерве? – воскликнул он.

– Да.

– Но…

– Не возражать, – спокойно прервал Потемкин и закончил свою мысль.

– Что же, Григорий Александрович, – тихо улыбнулся грек, – риск велик, а делать, кажется, нечего. Да и, опять же, не впервой.

– Хорошо, господа, – Потемкин поднялся, и по тону его Подгоричани и Ошеров поняли, что он хочет остаться один. Они распрощались ненадолго. Григорий Александрович затеплил свечу перед своим любимым походным образом Божьей Матери и опустился на колени…

* * *

Утром турки, перешедшие Мильку, открыли огонь из двух батарей. Потемкин, построив отряды, начал выдвижение в сторону могучей вражеской кавалерии, которая, прикрывая пехоту, вытянулась в линию. Враги атаковали.

Новички, поступившие в армию в перерыве между компаниями, ужасались, изумленные бешеным наскоком яростной силы, казалось, неустрашимой, жаждущей бездумно смести все на своем пути. Турки вопили и визжали, русские отвечали возгласами, вселяющими в них боевой дух, подбадривали новичков. Вражеская конница была встречена оглушительными залпами, в громе которых тонули призывы Аллаха. Турки понесли урон, но мощная конница их не дрогнула, ударила по левому флангу, прорвала линию русской кавалерии. Этого Потемкин не ожидал. Его каре встретило яростную атаку янычар, с тыла наседала конница.

Потемкин и сам бился, бился с остервенением, но душа его содрогалась при мысли, что от успеха его командования зависит теперь столько солдатских жизней. Он так и не привык к войне. Куда лучше мыслить за нарисованным планом или же сражаться, зная, что от тебя зависит только твоя собственная жизнь и ничья больше…

– Теперь дело за нами, ребята! – вскричал Сергей Ошеров, когда конные турки, прорвав полуэскадроны, навалились на пехоту. – Вперед, за Россию!

Он блистательно бросил свой эскадрон в контратаку. Ему было куда легче, чем Потемкину – привык рубить, крушить, колоть, не думая. Турки боялись его – дерзкого, ловкого. Он наступал, они шарахались, Сергей, вдохновленный, рубанул одного, снес, словно кукле, голову другому, заколол третьего… Друзья-гусары не отставали от него. С болью Ошеров увидел, как упал с коня Милич. Лошадь, взмыленная, разгоряченная, неслась вперед в порыве, а Зоран пытался подняться, но не мог. Сергей подозвал Белоглазова.

– Спасай Милича! Скорее!

Миша поспешил к сербу…

Вступивший в дело резерв во многом помог спасти положение. Ревущая артиллерия заставила атакующих противников отступить. Но лишь на время.

Сраженье вновь закипело, турки ярились в злобе, в отчаянье, что им не удалось так легко сломить небольшой отряд соединенных русских сил. Но и русские, ободренные успехом, вновь готовы были сражаться за десятерых. Потемкин думал, отдавал приказы, защищался, колол, показывая пример, бросался в самое пекло… Душа его уже ликовала, он почувствовал близкий перелом, почувствовал, что победа близка… Атака мощного противника была страшной по изматывающей продолжительности. Но наконец наступил момент…

– Пора, – сказал сам себе Григорий Александрович. И бросил весь соединенный отряд в контрнаступление…

Как одно из сладчайших мгновений своей жизни вспоминал потом Сергей Ошеров тот миг, когда русская кавалерия вырвалась наконец вперед и погнала противника! Да, вся эта вселявшая ужас вражеская мощь дрогнула под лавиной конницы, под натиском вдохновленных, страха не ведающих русских молодцев, рубящих один – десятерых.