«Вот так и воюем», – думал Потемкин, и гордость за свою землю, рождающую таких вот ребят, наполнила счастьем его ликующую душу.

Он тоже мчался, преследуя противника, и благодарил Бога, что Он не посрамил его усилий, что не стыдно теперь будет смотреть людям в глаза…

Ожесточенное трехчасовое сражение завершилось полной победой. Русские потеряли около ста сорока человек, турки – более тысячи. Было отбито пять пушек. Конница до ночи преследовала противника…

Когда наконец удалось с облегченьем вздохнуть, генерал Подгоричани, не отходивший от командующего во время боя, с восхищением обнял его и крепко поцеловал.

– Гриша! – воскликнул Ошеров по старинке и повис у генерала на шее. Григорий Александрович обнял его.

– Герой наш! – весело сказал Потемкин. – Что б мы без тебя делали?

– Да мы все герои, – просто отвечал Сергей, и хотя уже с трудом держался на ногах от усталости, поспешил навестить раненого Милича.

* * *

Петербург, напряженно следивший за ходом военных действий, скоро был осведомлен о победе генерал-майора Потемкина. Но никто не радовался его успехам так, как императрица Екатерина, хотя и держала это в тайне…

…Ничто – ни ужасы войны, ни радости побед – не могло изгнать из сердца Потемкина ее образ. Порой, когда можно было позволить себе на миг забыться, Григорий живо воскрешал в памяти ее лицо, глаза, статную фигуру в окружении склоняющихся перед ней сановников. И пытался представить выражение обожаемого лица в тот миг, когда она читает его письма… Неужели так и не будет ответа?

И вновь не имеющая выхода нежность пробивалась в легких грустных стихах, которые, как и раньше, Григорий и не думал запоминать…

Однажды он забылся в новых грезах, но с улицы вдруг раздался звучный голос Ошерова.

– Ура генералу Потемкину!

Григорий Александрович, улыбнувшись, вышел и увидел Сергея в компании молодых офицеров. Сережа, бывший уже слегка навеселе, во весь голос декламировал, держа в руках какой-то листок:

Он жил среди красот! И, аки Ахилесс,

На ратном поле вдруг он мужество изнес…

Впервый приял он гром, и гром ему послушен!

Впервые встретил смерть —

и встретил равнодушен!

– Генерал Потемкин, это про тебя! За Фокшаны! Вот как тебя возносят пииты столичные. Ты бы сам, уж конечно же, лучше сочинил, но все равно.

– Я знаю, это старый друг мой написал, Петров, – с улыбкой отвечал Григорий Александрович. – Спасибо ему.

– Да, ему спасибо! А тебе, Григорий Александрович, русский Ахилесс, виват!

– Виват! – отозвались офицеры.

Потемкин был растроган, но как горячо ни звали его друзья отведать с ними трофейного вина, не пошел. Трезвым ему всегда было лучше…

А потом… потом были в его жизни новые битвы и победы, были прогремевшие на весь мир виктории главнокомандующего 1-й армией Румянцева, под чьим началом сражался Потемкин, была блистательная Ларга и великий Кагул, где с семнадцатью тысячами Румянцев разбил сто пятидесятитысячную армию великого визиря, нанеся туркам сокрушительный удар. Пророчества Екатерины Великой сбывались…

* * *

Первая эскадра из Кронштадта под командованием адмирала Спиридова выступила к Алексею Орлову в июле 1769 года. Через несколько месяцев за ней следовала в Архипелаг (Эгейское море) эскадра контр-адмирала Эльфинстона. Турки и поддерживающие их европейцы только глазами хлопали: кто выпустил русских с Балтики? Ничего не оставалось, как язвить. А ведь русский флот и впрямь ничего из себя особенного не представлял…

Адмиралы ссорились. А ссориться было не с руки – под носом турецкая армада. Алексей, наделенный императрицей тайными полномочиями, собрав совет, стукнул по столу кулаком:

– Довольно уж ваши препирания слушать! Сыт по горло… Отныне командование флотом беру на себя!

Взвился кайзер-флаг на его корабле!

Был июнь 1770 года. Под попутным ветром эскадра Орлова двинулась на флот Гасан-паши, стоящий у бухты Чесма…

Граф, находящийся на фрегате «Три иерарха», сжав губы, смотрел на военно-морскую мощь неприятеля. Смотрел и чувствовал, что бледнеет. Ужас полонил душу богатыря.

– Что же это?.. – шептал он. – Силища… Неужто… конец?

Рядом застыл непонятно зачем находящийся при командующем молоденький гардемарин Владимир Белосельский с прехорошеньким, почти девичьим личиком. Был он славной фамилии, но из семьи обедневшей, и родичи все старания приложили, чтобы мальчик их оказался при Орлове – ради скорейшей карьеры. Орлов же был уверен, что нежный паренек – обуза.

– Ваше сиятельство, – гардемарин, взявший подзорную трубу из рук графа, побледнел сильнее Алехана и озвучил то, что билось неровным пульсом в висках самого Орлова, – неужели они нас… перебьют?

– Брось! – нарочито небрежно отозвался Алехан, успокаивая не Володьку, а себя. – Бог не выдаст…

А холод смерти уже касался сердца. Не только за себя Орлов боялся – за ребят своих, за команду. Сила неприятеля превосходила почти вдвое мощь русской эскадры. Знал он это заранее, но что такое сухие цифры пред живой, непризрачной силой всех этих четко обрисовавшихся в пространстве, становящихся все ближе и ближе фрегатов, бригантин, галиотов, галер, полугалер… Но адмиралы – морские волки – были спокойнехоньки.

Орлов перекрестился.

– С нами крестная сила! В руце Твои, Господи, предаю, дух мой… Ну, братья, виват Россия! Виват государыня!

Он подал сигнал к атаке. Было десять часов утра…

* * *

Алексей Григорьевич Орлов сидел в каюте «Трех иерархов», и, закрыв лицо руками, раскачивался из стороны в сторону, и непонятно было: то ли рыдает, то ли смеется. Один вопрос задавал он себе непрестанно: как свершилось такое чудо? Что же это произошло после того, как он, узрев турецкую силу, предал Господу свою жизнь и всю русскую эскадру?

Расспроси его сейчас, ничего бы не смог рассказать связно… Грохот пушек, треск мачт, дым, огонь – столпы, море огня! Боялся ли он? Себе мог признаться: да! Далеко ему было до хладнокровия Грейга, Спиридова – мореплавателей опытных. Все смешалось в памяти: свое пережитое, рассказы сподвижников…

Кровь Алексей Орлов, в отличие от брата Гришеньки, видел лишь в пьяных драках, а сражаться приходилось, в основном, с приятелем Шванвичем. И когда забили пушки с обеих сторон, зашипели ядра… Страх мертвым холодом заполз в сердце. Раскаленные ядра казались ему живыми, злыми, безумными, до жуткой твердости сжатыми комьями смерти. Весь мир окутался в дым… Где-то уже горело. Страшно трещали мачты и реи, лопались снасти, рвались со стоном паруса, их пылающие клочья ветер разносил вместе с дымом и гарью. Людские возгласы, приказы, крики тонули в диком шуме боя.

Алехан не понимал, нет, совсем не понимал, как можно было в этом аду совершать разумные, слаженные действия. Он стоял, сложив на груди руки, и его колоссальная фигура, сошедшиеся брови, крепко сжатые губы никак не выражали бившегося в душе испуга. Пылал корабль «Святой Евстафий», обстреливаемый тремя неприятельскими судами. Там под командованием распоряжавшегося ходом битвы Спиридова – Федор Орлов. Лихорадочно шепча молитву, щуря слезящиеся от едкого дыма глаза, темный от копоти, злой, он отчаянно палил из пистолета в турецкий флагман. Но Алексей будто забыл про младшего братишку…