Через четверть часа Коррадо вставал, прощался с молодой женщиной, желал ей доброй ночи и уходил, оставляя с ней Жоливаля. Его высокая фигура исчезала за зеленой бархатной портьерой, которую поднимала донна Лавиния, и Марианна до следующего дня уже не слышала его голос.

— Он напоминает мне духа Аладдина, — однажды поделилась она с Жоливалем, когда у нее было менее мрачное настроение. — У меня всегда такое ощущение, что стоит мне потереть какую — нибудь лампу и он возникнет передо мной в виде затвердевшего дыма.

— Это меня не удивляет. Бесспорно, князь человек поразительный, — заявил виконт, — и я имею в виду не только его внешность. Он — человек большого ума, высокой культуры и образованности, в известной мере даже артист…

Но он не закончил свой панегирик. Марианна отвернулась, вновь погрузившись в свою меланхолию. И добряк Жоливаль не мог удержаться, чтобы мысленно не послать Язона Бофора ко всем чертям, ибо сейчас он готов был дорого заплатить, чтобы выкорчевать из ослабленного духа молодой женщины ростки болезни.

Тоска о красавце корсаре методично съедала ее, и беспомощный перед этим горем Жоливаль ничем не мог ее утешить. Где то благословенное время, когда — как оказалось — поверхностно влюбленная в Наполеона Марианна радостно учиняла любые сумасбродства, никогда не натыкаясь на своем пути на такие ядовитые шипы, как теперь?

Он не осмеливался спросить о чувствах, которые внушал ей Коррадо. Сам он, чем больше познавал, не без труда, кстати, неповторимую индивидуальность князя, эту загадочную душу, замкнутую в себе и так хорошо защищенную, что она казалась запертой навсегда, тем больше ощущал привязанность к нему. Он начинал глубоко сожалеть о жестокой шутке, сыгранной судьбой, которая сделала такое исключительное существо парией среди его европейских братьев.

По правде говоря, Марианна сама не способна была объяснить, что она испытывала перед лицом человека, чье имя она носила. Он одновременно восхищал и раздражал ее, как слишком безукоризненное произведение искусства, а с другой стороны, невольная симпатия, которую она испытывала к рабу Калебу, претерпела некоторые изменения, когда она распространилась на князя Сант'Анна.

Не потому, что она перестала сострадать этой жертве несправедливой судьбы, но это сострадание немного стушевалось перед тем чувством, что она ощущала к самой себе. И быть может, она испытывала бы искреннюю и, глубокую радость при посещениях человека его достоинств, если бы он не вынудил ее согласиться с последствиями перенесенных испытаний. Ибо по мере того, как проходили дни, она все больше обвиняла его в своей слабости, недомоганиях, в исчезновении ее красоты.

— Я похожа на изголодавшуюся кошку, которая проглотила мяч, — сокрушалась она, когда случайно бросала взгляд в зеркало. — Я стала такой безобразной, что самый влюбленный мужчина придет в уныние…

В тот вечер Марианна была в еще худшем настроении, чем обычно. Тоска и усталость слишком ясно читались на ее лице с резко выступавшими скулами. Ее исхудавшие руки почти не отличались от белизны просторного шерстяного платья, и встревоженный Жоливаль невольно спрашивал себя, как она вынесет предстоящее…

По словам донны Лавинии, она ела очень мало, скорее из-за уговоров, чем по желанию. Ненасытный голод исчез три месяца назад, и теперь молодая женщина совершенно не думала о том, во что превратится ее фигура после родов.

Совершив пятнадцатиминутный ритуал, князь встал, чтобы попрощаться. Он склонился над протянутой рукой Марианны, когда вбежала донна Лавиния и сказала ему что-то на ухо. Он вздрогнул и нахмурил брови.

— Где они? — спросил он только.

— У главного входа.

— Я иду туда…

Его обычная флегма внезапно исчезла. Едва извинившись, он бегом покинул комнату, сопровождаемый недоуменным взглядом Жоливаля. Такое поведение было настолько необычным, что возбудило любопытство Марианны.

— Плохая новость? — спросила она.

Лавиния заколебалась. Ей следовало сказать, что новость касается одного Коррадо, но она не смогла устоять перед слабым голосом и печальным взглядом ее молодой хозяйки. Она решила ответить так уклончиво, как возможно.

— И да и нет. Пытались украсть один из кораблей в порту, но вор пойман, и его привели сюда.

По необъяснимой причине сердце Марианны забилось быстрее. Оно послало ток крови к щекам, которые на мгновение обрели естественный цвет.

— Украсть один из кораблей? — машинально повторила она. — А какой?

Донна Лавиния не успела ответить. Закрывавшая тандур длинная бархатная портьера уже поднялась под рукой князя. Светлые глаза поочередно прошлись по обращенным к нему лицам и остановились на Марианне.

— Сударыня, — сказал он, заметно стараясь усмирить волнение, — только что пытались украсть ваш корабль. Мои люди схватили вора и доставили сюда вместе с его сообщниками. Хотите увидеть его?

— Увидеть его? Но почему я? Почему вы сами не займетесь им? — спросила Марианна с внезапным волнением.

— Я уже видел его в руках моих моряков и не собираюсь говорить с ним. Но я настаиваю на том, что это вы… вы одна должны встретиться с ним. Мое присутствие только осложнит дело, так что я оставляю вас.

Сейчас он будет здесь…

Теперь Марианна поняла, почему сердце ее забилось быстрее, почему испытала она такое внезапное волнение. Теперь уж она знала, кто вор. И словно чудом она почувствовала, как жажда жизни снова возвращается в ее ослабевшее тело. Она вновь стала самой собой, а не вместилищем чужой жизни, которая ее истощала…

Однако в охватившей ее радости появилась уже своеобразная трещина. Человек, который сейчас войдет, был схвачен, когда пытался похитить бриг. А если бы это ему удалось? Маловероятно, чтобы он спрятал его в какой-нибудь бухте и вернулся в Константинополь на поиски той, которая так ждала его… Корабль таких размеров легко не спрячешь! Более чем вероятно, он устремился бы в открытое море, чтобы избежать преследования, и Марианна со страхом подумала, что для моряка его корабль может стоить дороже, чем любовь женщины. И из — за этого страха она старалась заглушить в себе коварный голос, пытавшийся замутить наступавшие чудесные мгновения.

Инстинктивно чувствуя потребность в опоре, она протянула руки к Жоливалю, который сел рядом с ней на диван и взял их в свои. Они были ледяными, и молодая женщина дрожала всем телом, но в обращенных к Коррадо глазах сияли звезды.

— Благодарю вас, — сказала она тихо. — Благодарю… от всего сердца!

Она хотела протянуть ему руку, но он, похоже, не видел ее. С внезапно замкнувшимся лицом он поклонился и исчез. Но Марианна была слишком счастлива, чтобы задаваться вопросом, о чем он мог подумать именно в эту минуту. С бессознательным эгоизмом любящих людей она думала только о том, кто должен войти.

Взглянув на Аркадиуса полными опасения глазами, она сказала: