Обратно они возвращались держась за руки.

— Я хочу быть с тобой в следующий уик-энд, — сказал Гарп. Он уже сделал себе пометку в памяти: не забыть про «резинки».

— Ты же все равно любишь Хелен, — сказала Куши. Она, наверное, ненавидела Хелен Холм, если вообще была с нею знакома. Еще бы, Хелен такая зазнайка, так гордится своими мозгами!

— И все равно я хочу быть с тобой, — упрямо сказал Гарп.

— Ты очень милый, — сказала Куши, сжимая его руку. — И ты — самый старый мой друг. — Хотя обоим не мешало бы знать, что можно быть знакомым с человеком всю жизнь, но так и не стать его другом.

— А кто тебе сказал, что мой отец японец? — спросил Гарп.

— Не помню, — сказала Куши. — Я вовсе не уверена, что он был японец.

— Я тоже, — сказал Гарп.

— А почему бы тебе не спросить у матери? — сказала Куши. Разумеется, он спрашивал, и не раз, но Дженни упорно не желала отступать от первой и единственной версии его происхождения.

Когда Гарп позвонил Куши в Диббс-скул, она сказала:

— Ой, это ты! Тут только что звонил мой папаша, и он сказал, что мне нельзя ни видеться с тобой, ни писать тебе, ни даже с тобой разговаривать. Даже письма твои читать нельзя! Как будто ты мне пишешь письма! Думаю, нас кто-то видел, когда мы были у пушек. — Ей это казалось очень забавным, однако Гарп сразу почувствовал, что его будущее у пушек обречено. — Я приеду на ваш выпуск, — сообщила Куши.

А Гарп мучился сомнениями: если он купит презервативы прямо сейчас, будут ли они еще пригодны в выпускной вечер? И вообще, могут ли «резинки» испортиться? Сколько недель их можно хранить? И не лучше ли в холодильнике? Спросить было не у кого.

Гарпу хотелось спросить об этом у Эрни Холма, но он опасался, что о его свидании с Куши Перси узнает Хелен. И, хотя между ним и Хелен ничего особенного пока не было и обвинить его в неверности она не могла, у Гарпа было богатое воображение и свои определенные планы на будущее.

Он написал Хелен длинное исповедальное письмо о своем «вожделении», как он его называл, и о том, что оно не идет ни в какое сравнение с теми высокими чувствами, которые он испытывает к ней. Хелен быстро ответила, что совершенно не понимает, с какой стати он ей-то обо всем этом пишет, но прибавила, что пишет он теперь, как ей кажется, гораздо лучше, чем прежде. Гораздо лучше, например, чем тот рассказ, который он ей показывал. И она надеется, что он будет и впредь показывать ей все, что напишет. Хелен также добавила, что Куши Перси — девица довольно глупая, судя по тому немногому, что она о ней слышала. «Но чисто внешне она симпатичная», — писала Хелен. И если уж Гарпом овладело «вожделение», то это просто удача, что рядом оказалась именно Куши.

Гарп ответил Хелен, что покажет ей теперь только вещь, достойную ее уровня. Он поделился с нею и своими мыслями насчет нежелания поступать в колледж. Во-первых, он считал, что в колледж стоит поступать только в том случае, если продолжать заниматься борьбой, а он вовсе не уверен, что так уж сильно хочет заниматься борьбой, да еще и на более высоком уровне. А в обычном поддержании уже достигнутого уровня он просто не видит смысла — если он поступит в какой-нибудь небольшой колледж, где на спорт особого внимания не обращают. «Борьбой стоит продолжать заниматься, — писал он Хелен, — только если хочешь стать лучшим». А он отнюдь не был уверен, что ему это нужно, да и понимал, в общем, что вряд ли ему удастся стать лучшим. Во-вторых, рассуждал далее Гарп, слыхала ли Хелен хоть об одном человеке, который специально поступил в колледж, чтобы стать настоящим писателем, лучшим из лучших?

И где он только почерпнул эту идею — непременно стать лучшим из лучших?

Хелен написала, что, на ее взгляд, ему хорошо бы поехать в Европу, и Гарп немедленно обсудил эту мысль с Дженни.

К его удивлению, Дженни, оказывается, отнюдь не стремилась отправить его в колледж. И отнюдь не была уверена, что подготовительные школы вроде Стиринга предназначены именно для этого.

— Если Стиринг-скул дает первоклассное образование, — заявила Дженни, — то за каким чертом тебе идти еще куда-то? По-моему, если ты хорошо учился здесь, значит, ты уже человек образованный. Я права или нет?

Гарп отнюдь не чувствовал себя человеком образованным, но все же ответил, что, наверное, мать права. Тем более, как ему представляется, учился он не так уж и плохо. А вот идея насчет поездки в Европу Дженни очень заинтересовала.

— Ну что ж, можно попробовать, — сказала она. — Все лучше, чем без конца торчать здесь.

Вот тут-то Гарп и понял, что мать намерена «торчать здесь» вместе с ним!

— Я постараюсь узнать, в какую европейскую страну стоит прежде всего поехать начинающему писателю, — сказала Дженни. — Я ведь и сама подумываю кое-что написать.

После этих слов Гарпу стало настолько паршиво, что он сразу ушел к себе и лег спать. А утром, как только проснулся, с горечью написал Хелен, что, видно, обречен всю жизнь жить вместе с матерью. «Как я могу стать писателем, научиться писать по-настоящему, — жаловался он, — если мать все время будет заглядывать мне через плечо?» На этот вопрос у Хелен ответа не нашлось, и она сообщила, что посоветуется с отцом; может, Эрни что-нибудь тактично подскажет Дженни. Дженни очень нравилась Эрни Холму; он порой приглашал ее в кино, а она стала чуть ли не постоянным зрителем на всех состязаниях по борьбе, и, хотя между ними не было и не могло быть ничего, кроме дружбы, Эрни очень близко к сердцу принимал жизненные перипетии этой отважной матери-одиночки. Он, конечно, слышал версию Дженни о появлении Гарпа на свет и, приняв ее как должное, яростно защищал Дженни от не в меру любопытных представителей Стиринг-скул, которым хотелось бы знать побольше о прежней жизни Дженни Филдз.

Но в вопросах, связанных с культурой, Дженни полагалась только на советы мистера Тинча. Его она и спросила, в какую европейскую страну им стоит поехать — где атмосфера наиболее творческая и где писалось бы лучше всего. Мистер Тинч в последний раз посетил Европу в 1913 году и провел там всего одно лето. Сначала он поехал в Англию, где проживало еще несколько Тинчей, его британских родственников, однако те здорово напугали его, грубо и настырно требуя денег, так что Тинч тут же сбежал на континент. Однако и во Франции с ним обращались довольно грубо, а в Германии все почему-то слишком громко кричали. Из-за слабого желудка он опасался итальянской кухни и в итоге поехал в Австрию.

— Только в Вене, — сказал Тинч Дженни, — я нашел наконец н-н-настояшую Европу. Там т-т-такая с-с-созер-цательная, т-т-такая творческая ат-т-тмосфера. Т-т-там ощущаешь и грусть, и в-в-величие европейской культуры…

Год спустя началась Первая мировая война. В 1918 году множество венцев из тех, что уцелели в войну, погибли во время страшной эпидемии испанки. Грипп убил и старика Климта, и молодого Шиле, и его юную жену. А потом еще сорок процентов оставшегося в живых мужского населения Вены погибло во время Второй мировой войны. И та Вена, куда Тинч советовал поехать Дженни и Гарпу, стала городом полумертвым, утомленным, где жизнь уже подходила к концу. Правда, ее спокойную утомленность еще можно было по ошибке принять за «с-с-созерцательную ат-т-тмосферу», но никакого «в-в-величия» в ней уже не осталось. И, слушая полуправдивые рассказы Тинча, Дженни и Гарп ощутили невольную грусть. «Творческая атмосфера, — писал позднее Гарп, — возникает в любом месте, где творит художник».