Те заулыбались, им явно понравился предложенный Глебом вариант развития событий. Чего нельзя было сказать про Вагона. Хоть и не сразу, но все-таки до него дошло, что Глеб его подставил как минимум под насмешки. А ими ведь и до нервного срыва заклевать можно или даже до смерти.

– Я тебе сейчас сам навтыкаю!

Вагон ударил его с размаха, сверху вниз, кулаком. Под такой удар все равно, что под кузнечный молот попасть. Но Глеб успел среагировать – уклонился и даже ударил в ответ.

В челюсть он исполина ударил. Ощущение было такое, как будто кулак врезался в гранитную скалу. Вагон даже не вздрогнул от удара, но разозлился. И тут же ударил снова. И еще…

Глеба спасала медлительность противника. Он и уклонялся, и бил в ответ, но исполин пер на него как танк. В конце концов его кулак со страшной силой опустился Глебу на голову…

Мозг, казалось, вывернулся наизнанку, правый глаз поменялся местами с левым. Глеб попытался удержаться на ногах, но тело вдруг стало невыносимо тяжелым, и он упал. В ушах пронзительно звенело и булькало. Подняться не было сил, и если бы Вагон сейчас ударил с ноги…

Но исполин вдруг остановился, подался назад.

Глеб ничего не слышал, но сквозь качающуюся пелену в глазах увидел, как его схватили какие-то люди в форме, куда-то повели. Ему же помогли подняться. Он сделал шаг, и мир перед глазами ухнул в звенящую темную пропасть…

Ничему нельзя так верить, как доверительным беседам. И глядя на благодушную улыбку лагерного «кума», Глеб очень хорошо это понимал. Менты стелют мягко, но как же жестко приходится спать.

– Значит, менты не пидоры, да, Касаткин? – добродушно засмеялся капитан Екимов.

Глеб угрюмо промолчал. Это ведь не просто затравка для разговора, этим вопросом «кум» давал понять, что ему об инциденте с Вагоном известно все, вплоть до мельчайших подробностей. А раз так, то у него есть «стукачи» и среди блатных. Ну и как вывод, нет ничего зазорного в том, что и Глеб станет «стучать»… А еще лучше, встанет на путь исправления.

– Вид у тебя, Касаткин, не очень.

Глеб вздохнул. Да уж, не просто сотрясение мозга у него, а серьезная контузия.

– А ведь Смальцев убить тебя мог.

– Так никто и не спорит, – отозвался Глеб.

– Парень ты крепкий, но Смальцев тебе не по зубам.

– Так я и не пытаюсь.

– И еще у него чувства юмора нет, – усмехнулся Екимов, – зато память длинная. Ты вот пошутил, а он век помнить будет. Вот когда тебя убьет, тогда забудет…

– И что вы предлагаете? – уныло спросил Глеб.

– Ничего.

– Как это «ничего»?

– Мы переведем тебя в другой отряд, и этим самым изолируем от Екимова.

– А отряды изолированы? – недоверчиво проговорил Глеб.

– Ну в какой-то степени… Но если ты думаешь, что Смальцев доберется до тебя, мы проведем с ним воспитательную работу… Как видишь, я ничего не предлагаю. Ничего сверх того, что мне положено по долгу службы. И ты должен всего лишь следовать своим обязанностям, а именно своевременно информировать начальство о предполагаемых беспорядках…

– И это все? – язвительно усмехнулся Глеб.

– Нет, не все, – совершенно серьезно сказал Екимов. – Я предлагаю тебе, Касаткин, вступить в секцию.

– Баскетбол, волейбол?

– Нет, профилактика правонарушений. Секция профилактики правонарушений.

– Ни то и ни другое, – отрезал Глеб.

– Почему? – искренне удивился «кум».

– Да как-то не приучен я против течения плыть.

– Гордый?

– Да нет, просто никогда «стукачом» не был. И начинать не хочу.

– Гордый… А гордость у нас на раз ломается, – сменил показную милость на реальную угрозу Екимов. – Мне даже делать ничего не придется, Смальцев сам все сделает. Ты, Касаткин, думаешь, что я тебя уговаривать буду? – «Кум» откинулся в кресле, самодовольно скрестил руки на животе. – Нет, у меня и без тебя таких желающих хватает. Только я к себе в помощники всяких не беру. А ты не всякий. Ты не какая-то уголовная шваль, ты нормальный, случайно оступившийся человек. Воевал, награды имеешь… Я в Чечне не был, не довелось, но очень уважаю тех, кто там побывал. И тебя уважаю. Ты вот Жураева избил, я должен был тебя за это в штрафной изолятор отправить. А ты где три дня отлеживался? В санчасти, да? В санчасти. Ну и как там условия?

– Ничего.

– А в изоляторе не сахар… Кстати, Смальцев сейчас там. Сидит, злобу на тебя копит. Хочешь попасть под этот танк?

– Нет.

– Работать со мной будешь?

– Нет.

– Ты идиот?

– Ну выходит, что да.

– У тебя всего три года, Касаткин. Будешь умным, через два года выйдешь. Останешься дураком, навсегда здесь останешься…

– Может быть.

– Я ведь не шучу.

– Я тоже.

– Два дня у тебя, Касаткин. Через два дня тебя выпишут, и обратно в свой барак пойдешь. К Смальцеву на свидание. Тебе это нужно?

– Нет.

– Думать будешь?

– Буду.

– Думай, Касаткин, думай.

Глеб мог бы сказать, что он все уже для себя решил, но не стал этого делать. Его должны были увести обратно в больничку, а Екимов мог выписать его своим решением и отправить в барак. Два-три дня ничего не решают, но все-таки будет лучше, если он проведет их в относительном тепле и спокойствии. К тому же там он сможет сделать заточку. Подходящий стальной штырь он уже нашел, осталось только укоротить его, заточить под шило и сделать рукоять. С волками жить – по-волчьи выть.

Знакомая обстановка. Народ на работах, дневальные шуршат, а у блатных культурно-развлекательная программа – песни под гитару, чифирь. Только в прошлый раз их человек семь-восемь было, а сейчас всего трое. Тот самый кряжистый мужик во главе угла, с ним два круторылых атлета.

Глеб сразу же привлек к себе внимание, как только появился.

Он уже знал, кто «смотрит» за их отрядом. «Густав» его кличка, бывший бригадир бандитской бригады, беспредельщик с понятиями. Ему плевать, вор ты или фраер, он сам решает, кто и что собой представляет. Правда, воров Густав не очень жаловал, но законы их принимал, потому и в «отрицалы» записался. Не ходит он на исправительные работы, и свиту свою от этого удерживает, а мужиков заставляет работать за себя. А если будешь возникать… ну, все как обычно.

В больничке Глеб о нем кое-что узнал, и, судя по тому, что Густав сейчас бездельничал, многое из этого было правдой.

Он подозвал Глеба к себе, но сесть ему не предложил. И о здоровье не справился, только сказал с осуждением: