Я знал, что сейчас последует звонок, и не ошибся. Взял мобильник, вышел на улицу и стал говорить, одновременно наблюдая за Гейл, сидевшей за толстым стеклом с чашкой капуччино в руке.

Больно ли ей было? Разумеется. Мелочная злоба ранила ничуть не меньше.

– Они достают меня даже по таким пустякам, – сказала она.

Когда я работал на нее, мне часто казалось, что, будь у нее хороший пиар-отдел, ничего подобного никогда бы не случилось. Мы сумели бы ее защитить. Превратить в Марлен Дитрих, королевскую версию кинозвезды. Окутать ее тайной и холодно-ледяной иконографией. Контролировать повестку дня и устанавливать тон общения.

Но мы больше не живем в таком мире. И она не такая женщина. Бисексуальность Дитрих большую часть ее жизни оставалась тайной. Лидия, как я должен привыкнуть называть ее, видя, что ее секреты не раскрыты, спешит раскрыть их сама.

И эти порывы только усиливались. Не все они были плохими. Она так мужественно говорила о своей булимии, что мое восхищение достигло новых высот. Однако каждый раз упоминая об этом, она заново ворошила муравейник. Превратила себя в легкую добычу.

Никаких границ не осталось. И Лидия кормила чудовище, которое едва ее не уничтожило. Сначала она думала, что сможет его приручить, вышколить, заставить подползти на коленях и молить, но, очевидно, это было не так. И все же ей приходилось кормить его все чаще. Конечно, она любила видеть свои фотографии в газетах. Почти каждый день просматривала их и расстраивалась, когда вдруг не находила ни одной.

Конечно, она вела свою тактику, не упуская случая позировать фотографам, чтобы публика ее не забывала, или стараясь всячески затмить бывшего мужа. Наркоман может вколоть себе лишнюю дозу, чтобы пережить трудные времена, но, боюсь, при этом он так и останется наркоманом.

Это пугало ее.

– Есть только один способ все прекратить, – твердила она. – Пока я здесь, это будет продолжаться и продолжаться.

...

Лидия, Лидия, Лидия…

Ну, вот… как влюбленный подросток…

Я просто акклиматизируюсь к новому имени. Оно легче соскользнет с языка, когда я увижу ее, вне всякого сомнения, в последний раз…

Я слишком устал, чтобы писать сегодня.

...

Утром голову разрывала слепящая боль, но сейчас мне немного легче. Я, кажется, оправился… не в прямом смысле слова, конечно.

Она не останется в Северной Каролине. Не знаю, куда отправится дальше. Но я предложил несколько мест и, что важнее всего, подчеркнул, от каких нужно держаться подальше. В основном старые призраки: Хэмптонс, Мартас Вайнярд, Нью-Йорк. Я убежден, что ее никто не узнает, но если она увидит кого-то из старых друзей, то очень расстроится.

Я разработал для нее легенду, которой следовало придерживаться в разговорах с соседями. Просто и красиво: она недавно развелась с мужем-американцем (забыл, где она должна была с ним жить, но достаточно далеко, чтобы избежать расспросов) и теперь хочет насладиться уединением и спокойствием деревенской жизни, прежде чем вернуться в Англию. Якобы когда-то, еще до развода, они проезжали через эту часть штата, и Лидия была потрясена красотой тех мест.

– О Боже, это так скучно… – высказалась Лидия.

Я ответил, что она может приукрасить историю, как ей захочется.

– Я сделаю все, как вы говорите, – сказала она.

...

Сегодня утром доктор Пател стала расспрашивать меня о ней.

– Расскажите о вашей бывшей нанимательнице, – попросила она.

Я не совсем понял, о ком она, поэтому вопросительно уставился на нее. По крайней мере попытался. Недавно, чистя зубы, я посмотрел в зеркало и увидел, что не могу поднять брови. Не знаю, почему это должно было меня расстроить, но я огорчился.

– Ее королевском высочестве принцессе Уэльской.

Доктор Пател обожает соблюдать формальности. Настаивает на том, чтоб обращаться ко мне «доктор Стендинг», и я перестал просить ее звать меня по имени.

Я ответил, что титул ЕКВ у нее отобрали после развода. Доктор Пател восприняла новость как личное оскорбление.

Насколько помнится, я никогда не упоминал об этой части своей жизни моему специалисту по мозговым опухолям. И теперь спросил, откуда она узнала.

– Видела сканы вашего головного мозга. Там все есть. Вся ваша история.

Я смеялся и смеялся, хотя шутка того не стоила, но она, похоже, была довольна.

– Как, доктор Пател, – сказал я, – полагаю, вы только что пошутили?

– Она была хорошей матерью? Или только позировала на камеры?

Я заверил, что это не было позой.

Доктор Пател кивнула, признавая мой авторитет в этом вопросе. Потом вновь перешла к делу и предложила мне подумать либо о постоянно живущей в доме сиделке, либо о хосписе, во всяком случае, в последние дни.

– Мне начинать думать прямо сейчас? – спросил я.

– Не сейчас. Но скоро.

Грабовски постучал в окно машины, и мужчина, читавший газету, завел мотор, еще не успев ее свернуть.

– Ведешь наблюдение? – осведомился Грабовски, показывая на заднее сиденье микроавтобуса, где были свалены сумки с фотоаппаратурой. Из багажника высовывалась складная лестница.

– Джон Грабовски? – спросил человек в белой футболке с мультяшным кроликом и слоганом «Хип-хоп мертв». Футболка так туго обтягивала его, что Граббер видел очертания кольца в соске.

Машина была припаркована перед отелем. Грабовски заметил ее, когда шел домой после ленча. Может, парень вошел в дом и до смерти перепугал миссис Джексон своим пирсингом и тем, что сказал ей?

– Насколько я понял, тебя послал Тинни?

– Нет, – буркнул парень, выходя из машины. – Сказал мне, где вы остановились. Но не посылал. Я сам хотел встретиться с вами. С легендарным Граббером Грабовски.

Он протянул руку. Грабовски проигнорировал жест и оглядел улицу. Ему совсем не хотелось, чтобы его заметили в обществе этого парнишки, на котором крупными буквами было написано «папарацци». Впрочем, в здешних местах они не распознают акулу пера, даже если она пооткусывает им носы. И все же ему стало не по себе.

– Едем, – бросил он. – Твоя машина.

Лучше убрать отсюда фургон, потому что здесь есть по крайней мере одна особа (возможно), которая сразу нас вычислит, если, конечно, вздумает пройти мимо.

– В Джейнсе есть бар, который тебе понравится, – сообщил Грабовски, устраиваясь на пассажирском сиденье.