Вернувшись в опочивальню, она разделась сама, без помощи служанок, и легла в постель.

Ее роскошное ложе из шалей и шелков было предназначено для неги и наслаждений. Но в эту ночь оно казалось ей сделанным из терновника. Вормиздухт поминутно поворачивалась с боку на бок и не находила покоя. Все в ней волновалось. Ее невинная душа была полна запутанных и неясных мыслей и чувств, подобно тому как лучезарный горизонт внезапно затмевают черные тучи. Она думала о Самвеле, о той счастливой девушке, которую он любит, и вдруг вспомнила о главном евнухе и его проделках…

«Убедился ли Самвел в том, что я не виновна, исчезли ли у него сомнения относительно меня? – шептала она, припоминая, какое тяжелое впечатление произвели на опечаленного юношу сообщенные ею известия. – Он так добр, так благороден, он простит мне. Он не будет подозревать меня в соучастии в мерзостях евнуха… Но ведь этим не устраняется моя вина! Кто, как не я, причина появления в этом доме коварного евнуха? Я привела с собой сюда шпиона. Нет, нет, я ничего не знала! Независимо от меня подослали его… Но как бы там ни было – тяжесть преступления падает и на меня. Я должна искупить то, что было совершено без моего ведома, чтобы успокоить свою совесть! Мне не удалось убедить Самвела. Он воспротивился моему намерению поехать в Тизбон. Как и всегда, он проявил безграничную доброту. Но я должна, должна поехать, должна уговорить немилосердного брата моего. Я не могу оставаться здесь и быть свидетельницей ужасных событий. Но мой муж? Что подумает мой супруг? Он придет и не застанет меня дома?..»

Этот вопрос заставил ее задуматься. После долгих, мучительных размышлений она позвала служанок. Никто не откликнулся. Она взяла лежавшую возле ложа белую шаль из овечьей шерсти, завернулась в нее и встала с постели.

В этой шали полунагая красавица напоминала изящную нимфу, выглянувшую из прекрасной раковины.

Она вошла в соседнюю комнату. Там спали вповалку служанки: видно, они долго ожидали свою госпожу и сон одолел их. Вормиздухт пожалела их и не стала будить. Она прошла в следующую комнату. Там на сидении дремала пожилая женщина. Шум открывающейся двери разбудил ее. Она приоткрыла глаза, посмотрела вокруг и, склонив снова голову, задремала.

Вормиздухт вернулась в свою опочивальню. Она забыла, ради чего хотела позвать служанок, забыла, зачем прошла в следующую комнату.

Как бы ощупью она ходила по опочивальне, словно что-то искала. Заметила серебряный ларец, стоявший в. нише. Этот красивый предмет вызвал в ней страх. С отвращением протянула руку к замку, отперла ларец и вынула несколько рукописей. Это были копии и черновики писем, отобранных сегодня среди документов евнуха. Одно из них она поднесла к огню и стала читать; ее внимание привлекли следующие строки:

«…Среди оставшихся здесь князей Мамиконян есть двое молодых, которые могут быть опасны: Самвел, сын Вагана, и его двоюродный брат Мушег, сын Васака. Первый из них, хотя неопытен и юн, но предан беззаветно своему царю и родине; любовь восполняет в нем недостаток опыта и изворотливости; он храбр и смел; народ любит его, и его зову последуют многие; он неподкупен. Ничем нельзя угасить и его любовь к родине. Этот преданный родине молодой человек наделает много хлопот войскам персов, если заранее его не устранить… Второй, Мушег, такой же патриот, опытный воин и глубокий знаток военного дела. Это – страшный человек. Персия много выгадает, если за его голову посулит даже целую область. Его влияние велико и среди знати и среди духовенства. Хороший полководец, храбрый воин и заклятый враг персов…»

Она не могла продолжать чтение: руки задрожали, и кусок пергамента выпал из рук на пол.

В опочивальню неожиданно вошла та самая пожилая женщина, которая за несколько минут до того дремала на сидении в соседней палате.

– Ах, Вормиздухт, свет очей моих, – воскликнула она, – ты еще не спишь! – Подойдя к молодой женщине, она стала гладить ее растрепавшиеся волосы; но, вглядевшись внимательно в ее взволнованное лицо, ужаснулась и отойдя спросила:

– Что с тобой?.. Отчего ты так запоздала?.. Что сказал Самвел?.. Когда ты пришла?

Этими словами она еще больше смутила и без того взволнованную Вормиздухт.

Эта худая, высохшая женщина была кормилицей Вормиздухт. Сердобольная женщина воспитывала ее с детства. Когда Вормиздухт выдали замуж и отправили в Армению, с нею вместе отправили и эту толковую и опытную женщину в качестве советчицы и опекунши.

Появление кормилицы немного успокоило Вормиздухт. Бывают минуты, горькие минуты, когда человек в своем грустном одиночестве находит утешение даже в кошке, внезапно вбежавшей в комнату и участливо ласкающейся у его ног.

Вормиздухт легла в постель и подозвала к себе старушку.

– Сядь возле меня, Хумаи, сядь поближе, – сказала она ослабевшим голосом.

Кормилица села у ее изголовья.

– Положи руку мне на лоб, Хумаи, приласкай меня!

Старая женщина положила худую руку на лоб Вормиздухт: он был покрыт холодным потом.

Несколько минут Вормиздухт молчала; воспаленный взор ее блуждал по комнате. Затем глаза ее закрылись, и она тихо произнесла:

– Говори, Хумаи, говори без умолку, я буду слушать.

Та не сразу нашла, о чем говорить. Лихорадочное состояние Вормиздухт смутило ее.

– Расскажи что-нибудь, Хумаи, – повторила Вормиздухт, открывая свои печальные глаза и обратив взор к кормилице. – Разве ты забыла те ночи, когда я была еще девушкой, и ты вот так же, как теперь, сидела у моей постели и говорила? И речам твоим не было конца… Проходили часы, петухи уже пели… я засыпала и просыпалась и снова слушала твои рассказы. Ах, хорошее то было время! Не было ни заботы, ни печали! Жила я, как веселая птица, и не знала, что такое печаль.

И она опять закрыла глаза, повторяя:

– Говори, Хумаи, расскажи что-нибудь, чтобы я заснула…

Встревоженная женщина приложила руку к ее сердцу – оно сильно билось.

– Там огонь, внутри что-то жжет меня, Хумаи, – прошептала Вормиздухт, опять открывая глаза.

Хумаи испугалась не на шутку.

– Ты молчишь, Хумаи, ничего не говоришь! Тогда я буду говорить… я хочу говорить… много говорить.

Старуха начала что-то бормотать про себя; она молилась.

Вормиздухт взяла сухие руки Хумаи в свои горячие ладони и спросила:

– Помнишь ли, Хумаи, празднество в Аштишате? Это было последнее торжественное празднество. Мы сидели в пурпуровом шатре армянской царицы и смотрели на состязания. Невдалеке от нас в другом шатре сидели царь с первосвященником и нахарарами и наблюдали за происходящими играми. Помнишь ты этот день?

– Помню, – ответила та изумленно.

– Помнишь и то, как началась игра в макан42, когда закованные в латы сыновья нахараров разделились на две партии, и как звенели маканы, и огромные деревянные мячи, точно в бурю, метались из стороны в сторону? А во время этого страстного состязания появилась девушка на золотистом коне? Помнишь эту девушку?