— Из правления, что ли? Небось, насчет налога? Так пенсию-то мне, милок, еще не принесли. Почитай, уже годочков-то семь, как вовремя не приносят пенсию. Я каждое двадцатое число к Мироновне в деревню хожу. Ко мне-то не ходит почтальонша. Далеко, говорит, дороги нет. Мироновна за меня получает. Али врет, что не приносили?

— Бабушка, я не из правления.

— Не от председателя? А откель же?

— Вас как величать? — уклонился от ответа Глазов.

— Кузьминичной зови.

— А я Дмитрий Глазов.

— Митрий, значит. Ну, проходи в дом, Митрий. Может, молочка козьего выпьешь? — предложила хозяйка. — А в машине кто у тебя остался? Жена?

И как она углядела Юлию? Видимо, старческая дальнозоркость.

— Там еще собака, — ответил он.

— Курей моих она не подушит? Ежели нет, пускай все вылезают. Собака-то, чай, корм человеческий не ест? Все «вискасы» какие-то да «сникерсы». А жена твоя молочка пускай покушает. Козье молочко полезное. Ко мне дачники в очередь ходят. Мода сейчас пошла, что ль, на козье? Кто от чего лечится.

— Говорят, от легочных заболеваний помогает.

— От легочных заболеваний, милок, воздух родимый помогает. А ты, я чай, деревенский будешь?

— С чего вы взяли? — удивился Глазов.

— Повадка у тебя не городская. Сам кряжистый, кость широкая. Да и глядишь на все не как чужой. Ну, зови жену. Погляжу хоть, какие в городе девки.

Юлия уже и сама догадалась, что хватит прятаться в машине. Овчарка, выпущенная на волю из душного салона, облизнулась на стайку гусей, но повела себя чинно. Не залаяла, пошла рядом с хозяйкой, вывалив розовый язык.

— Ученая собачка, — одобрила бабка. — Пускай в тенечке пока полежит. Ох и жара! Что ж. Гостей-то Бог нечасто посылает. Трактористы наведываются, да тем известно что надо. Самогон у меня имеется, для медицинских целей, да на оплату труда. Я их не балую, трактористов, да все одно, огород пахать надо. Деньгами не берут, окаянные. Мы, говорят, бабка, все одно эти деньги в магазин снесем, на водку, — и она с сожалением покачала головой. — Ну, пойдемте в дом. Там прохладно.

Глазов подхватил ведра с водой и пошел следом за хозяйкой. Юлия неуверенно семенила следом. На ее модных босоножках все больше оседала пыль, лак на ногтях потускнел.

Во дворе Глазов внимательно осмотрелся. Конечно, порядка никакого, да к чему он ей, порядок-то? Было бы все под рукой, одна ведь управляется! Под навесом он заметил с десяток кроличьих клеток, в которых слышалась возня, в старом железном тазу увидел ржавую воду, в ней мокла коса. Спина невольно заныла: в свое время он отмахал косой как следует.

Под самой крышей пристроился жестяной желоб, под ним стояла огромная бочка. Все старое, но сделано на совесть, на бабкин век хватит. Зато железо на крыше почти новехонькое. Глазов это отметил. Вслед за хозяйкой он внес ведра в прохладные сени.

— На лавку поставь, — велела хозяйка. И добавила: — Да ты не стой в сенях-то, Митрий, в избу проходи.

Оказавшись в избе, Глазов внимательно огляделся. Что ж: изба как изба. Ничего из чудес современной техники в наличии не имеется. По старинке хозяйка живет. Интересно, что она делает долгими зимними вечерами? Глазов помнил еще по своей родной деревне такие вот избы. Большая русская печь, замазанная глиной по многочисленным трещинам, а поверх известкой; лежанка с кучей старых одеял, в красном углу — темные лики святых. Как только не умыкнули их городские! Наверняка наведываются. Иконы-то старые! Значит, крепка хозяйка верой, раз не продала иконы. И главное, повсюду торчат пучки засушенных трав. И к потолку привешены, и по стенам. Тут же связки лука и чеснока: высохшие стебли сплетены в косу. Оттого по всей избе — пряный запах.

Глазов боком присел на старый продавленный диван, покосился на Юлию. Та стояла в нерешительности, разглядывая русскую печь.

— Вы готовите на ней, да, бабушка? — спросила она с интересом.

— Газ у меня имеется, — буркнула старуха. — Привозной. Не в тайге живем. Зимой, конечно, топлю печку. В морозы и по два раза на дню. Дрова-то дорогие нынче. А ты, милая, садись. Чайку сейчас согрею, коли молоко козье не пьешь.

— У нас в машине печенье есть. К чаю. Я сейчас принесу.

И она выскочила из избы. В окно Глазов увидел, как Юлия торопливо пошла к машине. Достала из нее сумку с едой, на обратном пути нагнулась, потрепала за уши Альфу. Настроение у нее было превосходное.

Когда она вернулась в дом, Кузьминична уже собирала на стол. Городские дары приняла охотно, особенно обрадовалась свежему хлебу. Достала банку засахаренного меда, миску с отстоявшимся творогом принесла из сеней. Вскоре поспел чайник. Глазов не спешил, ждал, пока хозяйка разольет чай. Очень удивился тому, что перед своей чашкой та положила головку чеснока.

Когда сели за стол, Кузьминична неторопливо очистила чеснок и стала пить чай с ним вприкуску, как с рафинадом. Чеснок аппетитно хрустел у нее на зубах. Да и зубы были в порядке. Дмитрий не выдержал:

— Разве вкусно?

— Вкуснее не бывает, — спокойно ответила Кузьминична. — С малолетства я к этому привычная. Чай с чесноком, да хрен со сметаной, да козье молочко. Мне «сникерсы» с «марсами» ни к чему. Да и сахар я не уважаю. То ли дело мед. Пару ульев держу, для себя. Городские приедут, банку-то и выпросят. Хорошие деньги предлагают, как не продать? Про мой мед слава идет, будто бы он целебный.

— И в самом деле целебный? — усмехнулся Глазов. Юлия молча сидела рядом, прихлебывала чай.

— Мед как мед. Разве что не балованный. Обмана-то я не терплю.

— У вас телевизор есть? — догадался Дмитрий. Раз Кузьминична упомянула про импортные шоколадки…

— Как не быть? Есть. Новенький, из города привезли, из магазина, всего-то два годочка прошло.

— Откуда же у вас деньги на новый телевизор? — удивился Глазов. — Пенсия-то, небось, маленькая! Разве что с молока, да с меда? Долго копили?

— Зачем копить? Сынок присылает, Андрюша.

— У вас есть сын?

— Как не быть? Есть. Родила на старости лет себе в утешение. Был один заезжий, все по лесам ходил, природа, вишь ли, у нас необыкновенная. Да-а… — Она вздохнула. — А я потом Андрюшеньку родила. От необыкновенной-то природы. Сначала был непутевый, школу бросил, в интернате ему не понравилось, с училища ушел, потом с ворюгами какими-то связался. Да из дома-то и сгинул. Несколько лет пропадал. Вернулся, весь на себя не похожий, лицо обгорело, на щеке шрам.

Зато живой. Хотела я его к доктору в больницу, да куда там! Без памяти свалился прямо на пороге, в родимой избе. Дорогу-то замело, да он слушать не хотел: мол, кости целы, и ладно. Сама его выхаживала. Да разве я не знахарка? Где нашепчу, где отвар целебный приготовлю.

О сыне Кузьминична рассказывала охотно. Выздоровел, окреп и подался обратно в город. Адреса, правда, не оставил, но деньги присылал регулярно, и немалые. Насчет пенсии Кузьминична лукавила. Деньги у нее были, только тратила она их неохотно. Глазов уже понял, что хозяйка прижимиста.