— Триста десять рублей. Строго по счетчику. Хотите взглянуть?..

— Не хочу, — пробурчала я. — Подкиньте прямо во двор. Вон в ту арку. Все, спасибо.

Я вышла из машины. Снегу навалило уже столько, что я проваливалась чуть ли не по колено. Декабрь отыгрывался за все бесснежные дни и выдавал на-гора снежную продукцию.

Я сделала несколько шагов и остановилась. Нога провалилась в сугроб, но остановилась я вовсе не поэтому. Что-то тяжелое, тревожное придавило сердце. Оно трепыхалось, как накрытая горстью птица. Предчувствие. Вот оно, неуловимо тонкое, звериное предчувствие. Летящий по ветру запах слежки.

Я шла тем же путем, что и убитая несколькими днями раньше Инна Малич. Точно так же подъехала ко двору, точно так же пересекла его под деревьями и направилась к нашему офису. И — точно так же… следят?..

Я присела под дерево и осторожно выглянула. Во двор медленно въезжала машина. Это была раздолбанная «девятка» с заснеженными седыми бамперами и обледенелыми грязными номерами. Из нее выскочила темная фигура и, очутившись под тусклым фонарем в полосе рассеянного света, обернулась рослым парнем, в котором я узнала одного из охранников «Эдельвейса». Он покрутил головой и неслышно направился по моим следам, четко видимым на ровной снежной поверхности.

Я вырвалась из-под дерева и, быстро добежав до крыльца нашего офиса, вернулась, пятясь, по своим же следам. А потом отпрыгнула в черную сень заснеженного вяза. Непрерывная цепочка следов вела к самым дверям нашего офиса, и у следившего за мной должно было создаться впечатление, что я вошла внутрь.

А вот и он. Парень ступал бесшумно, как хищник, выслеживающий свою добычу. Он даже наклонялся вперед, словно принюхивался к следам, хотя, конечно, это было излишне. Он дошел до самой двери и, глянув на табличку, кивнул головой и пробормотал:

— Вот сука! Значит, в самом деле отсюда! И ведь как все провернула, а… Ну, ничего… разберемся.

Он направился обратно, а я медленно вышла из-за дерева. Надо было видеть, как расширились его глаза, когда он увидел меня. Парень обернулся назад, желая еще раз убедиться, что цепочка следов тянется до самой двери, а потом проговорил, наверное, первое, что пришло в голову:

— Вот, подумал, что поздно уже…

— И решил проводить? — насмешливо переспросила я. — А вдруг водитель-маньяк попадется, да? Да и вообще, Москва — город опасный, полон всяческих нехороших дядек.

Он улыбнулся, и я вдруг увидела, что справа у него щербинка — не хватает зуба. Резца.

Я шагнула ему навстречу.

— Что же ты, дорогой, к стоматологу-то не сходишь? — произнесла я вполголоса. — А то вроде молодой парень, с деньгами, а щеришься. Я, конечно, понимаю, что у Инны Малич был хороший удар, но, уверяю тебя, у меня не хуже, так что я могу для симметрии подправить тебя с другой стороны…

Его лицо исказилось, и рука скользнула под куртку, туда, где, вероятно, был пистолет. Я не дала ему сделать задуманное. Мой удар легко пропорол его одежду, ногти вошли в тело, я рванула на себя — и он, выпучив глаза и застонав, повалился на снег. Я схватила его за шиворот и поволокла к машине. Он был тяжел, но фонтаны ударившей во мне яростной энергии — резерв! — были ослепительны. Я втолкнула его в салон и сама села рядом. Он хватал ртом воздух и прикладывал ладонь к тому месту, куда я направила свой удар. Всякий раз на пальцах оставалась кровь, и чем дальше, тем больше и больше ее было…

— Зубы — это не самое важное в организме, — с издевательской назидательностью заключила я. — А теперь рассказывай мне, кто велел тебе выслеживать меня и кто приказал убить Инну Малич и всех остальных девушек.

— Я… я никого не убивал, — выговорил он. — Я… охранник, а не… киллер.

— Правда? А что, ты не был несколько дней назад в этом дворе на черном джипе, а?

Он молчал. Его глаза стекленели.

— А кто меня выслеживать велел?

— Я только слышал краем уха… — быстро заговорил он, словно боясь, что каждая секунда молчания будет стоить ему новой страшной раны. — Я только слышал, что Каморин кому-то там говорил: дескать, слили информацию, что к ним в структуру… не знаю, про какую уж структуру они говорили… будут внедрять то ли из ФСБ, то ли… в общем — засланца. Я слышал…

— А сегодня кто тебя следить за мной послал?

— Филипп Юрьевич. Он сказал… сказал: проследи, Фока, куда она поедет. На всякий, говорит, пожарный. Я так подумал, что он теперь всех новеньких проверяет, не они ли засланные из мусоров или гэбэ.

— Брось дурачка-то из себя ломать, — сказала я, — если ты был тут при убийстве Инны Малич и до сих пор жив, значит, крепко тебе доверяют.

Он подался на сиденье, его глаза сверкнули:

— А хоть бы и так! Попалила меня, сука… но я тебе ничего не скажу!

— Олег Кошевой нашелся, — процедила я. — «Молодая гвардия». Конечно, ты будешь до последнего молчать, потому что, если ты расколешься, тебя свои же на дубленки пустят. А я все-таки задам свой вопрос: так кто заказал и убил девушек?

И я ударила ему двумя пальцами в район локтевого сгиба. Там проходит нервный узел, и боль жуткая. Он даже губу прокусил, чтобы не заорать, и все-таки замычал от боли и головой завертел.

— А им еще больнее было, когда их убивали, — тихо сказала я, занося руку для удара, — ну… кто?

— Я не знаю, кто заказывал, — прохрипел тот, — а выполнял… я только при одном был, когда Инку… а все остальное делал…

Он замолчал, облизывая пересохшие губы. По лбу его тек пот. Я схватила его за ухо и рванула так, что затрещали хрящи:

— Ну! Кто? Го-во-ри!!

Маневр с ухом был несколько опрометчив и вызван откровенно эмоциями; и охранник «Эдельвейса» наглядно мне это доказал. Он перехватил мою руку и взял ее в такой залом, что мне показалось, будто треснула кость. Второй рукой он схватил меня за горло. У него были дьявольски сильные пальцы, и он, честное слово, в две секунды сломал бы мне горло, если бы я, извернувшись, левой рукой не ударила его под подбородок. Что есть сил. Я почувствовала, как расходятся ткани и мои пальцы входят в теплое и влажное.

Его пальцы дрогнули на моем горле — и обмякли. Я высвободилась из-под туши убитого и, оглядев себя, увидела кровь. Я вся была в крови.

Меня трясло. Нельзя было оставлять машину тут во дворе, с трупом и сплошь залитым кровью задним сиденьем. Я перебралась за руль и, дрожащими пальцами, тем не менее четко, сломав стартер, соединила проводки. Машина завелась. Я отогнала ее на какой-то пустырь и там бросила. На все про все мне потребовалось около сорока минут, потому что я старалась ехать по наименее людным, если такое слово применимо к темному времени суток, улицам, но пуще всего боялась попасться на глаза дорожным ментам. Задержи они меня, и все труды с внедрением в структуру Каморина — Оганесяна пойдут прахом.

Бросив машину с трупом на пустыре, я столкнулась с другой проблемой: как быть с одеждой? Пришлось снять и бросить ее в канализацию, а потом поймать машину и травить жалостливому водителю легенду, что меня раздели и обчистили грабители. Не могу сказать, что водитель оказался особо гуманным, потому что вслед за моим рассказом он спросил: