— У меня еще слабая травка есть. Улучшает аппетит. Если хочешь задержаться в этом мире, тебе стоит набрать вес. Наш город не для худышек. Здесь выживают крупные ребята.

Я задумался над ее словами.

— Ты говоришь о марихуане?

— Ага.

— Ну, тогда я вот что тебе скажу. Я куплю у тебя марихуану.

— Косяк?

— Конечно, — кивнул я. — Косяк. Почему бы и нет.

— Да ладно тебе, Алберт. Что такое один жалкий косяк? Мне ведь счета надо оплачивать.

— У меня всего двадцатка. На это можно купить косяк?

Я вытащил банкноту из кармана.

— Что-нибудь придумаем, — сказала Кэрол, забирая у меня деньги.

Потом она сунула руку под матрас, достала пластиковый контейнер, полный пакетиков марихуаны, и отсыпала немного из одного пакетика. Села на стул рядом с кроватью и, так как бумаги для самокруток у нее не было, высыпала содержимое обычной сигареты и принялась набивать травку в опустевшую трубочку.

— Можно тебя кое о чем спросить? — обратился я к ней.

— Все зависит от того, о чем ты хочешь спросить.

— Что случилось с твоим глазом?

— Я им плохо вижу. Различаю свет, тень и больше ничего.

— Понятно, но что с ним все-таки случилось?

Она притихла.

— Травма головы, — ответила Кэрол погодя. — Отслоение сетчатки.

— И отчего же она отслоилась?

— Если честно, от пули, — вздохнула Кэрол. — Двадцать второго калибра. Муж выстрелил в меня. Во всяком случае, мне так сказали.

Она протянула мне косяк. Плотно набитый косяк за двадцать долларов.

— После тебя, Кэрол.

Она пожала плечами.

— Только слегка затянусь.

Она прикурила от спички и хорошенько затянулась.

— Что значит — «так сказали»? Ты не думаешь, что он в тебя выстрелил?

— Если честно, с таким же успехом я сама могла выстрелить. Помню, что в какой-то момент я точно держала в руке пистолет.

— Для человека, подучившего пулю в голову, ты выглядишь замечательно.

— Когда это только произошло, я выглядела совсем не замечательно. Глаз раздулся, как баскетбольный мяч. Знаешь, что творилось в больнице? Я сидела вот так, кровь текла здесь и здесь, и получался идеальный крест. Все медсестры и санитары прибежали посмотреть на него, словно это было какое-то божественное чудо. Но тогда в больнице я о Боге не думала и сейчас не думаю.

Она передала мне косяк. Я затянулся.

— О чем ты думала в тот момент? — спросил я, когда откашлялся.

— Я была немного не в себе и очень хотела узнать, каково это — получить пулю в голову. Что ты чувствуешь, когда к твоему лицу на большой скорости прикасается такая маленькая штучка. Если бы она летела медленно, ничего бы не случилось. Все дело в скорости.

В комнате стало очень тихо.

— Знаешь, а ведь это забавно, что ты получила пулю в голову.

Кэрол прищурилась.

— Да, это охренеть как весело.

— Да нет, я хочу сказать: забавно — мы с тобой вроде как друзья по несчастью, Кэрол. В меня тоже стреляли.

— Не врешь?

— Не вру. В Германии. Во время войны. Вот, посмотри.

Я оттянул воротник, чтобы Кэрол посмотрела на след от моей раны. Это ее явно заинтересовало. Она наклонилась и пару раз нежно провела пальцами по шраму. Потом вернула воротник на место и расправила его.

— В тебя стреляли немцы?

— Нет, — я покачал головой. — Это был мой сержант. В самом конце войны. У нас почти ничего не осталось — ни артиллерии, ни тяжелого вооружения, но он почему-то гнал нас через Эльбу, где в то время шли основные бои. Я сказал, что мы будем полными идиотами, если сунемся туда без поддержки артиллерии, и я подчиняться его приказу не собираюсь. И тут он в меня стреляет. Я говорю: «Господи, я еще жив?» Когда вышел из госпиталя, Трумэн уже успел сбросить бомбы на японцев.

Кэрол улыбнулась. Оказалось, что у нее очень белые и ровные зубы.

— Ты человек верующий, Алберт?

Я попытался подумать над ее словами, но мысли упорно разбегались. Травка успела изрядно поработать над моей головой. Я пожал плечами. Прикосновение рубашки к коже ощущалось совершенно по-новому, так что я пожал плечами еще раз, чтобы проверить.

— Конечно, — наконец ответил я на вопрос Кэрол. — Бог — отличный парень. Он мне нравится.

И я снова услышал прекрасный смех Кэрол.

— Ты была права насчет этой травки, — сказал я спустя пару минут. — От нее действительно ужасно хочется есть.

— Ты голоден?

— О да, — ответил я.

— На меня не смотри, — сказала Кэрол. — Некогда мне сейчас готовить. У меня сегодня рабочий день.

— А как насчет него?

— Насчет чего?

— Насчет помидора. Мы могли бы его съесть. На вид спелый.

— Ты хочешь съесть мой помидор?

— Да.

Она подошла к окну, сорвала помидор с куста и протянула мне.

— А ты не будешь?

— Нет. Потом где-нибудь в городе перекушу.

Я впился зубами в помидор. Изумительный вкус, с сильным ароматом зелени. В нем было столько сока, что Кэрол остановила меня и пошла за полотенцем. Сок тек по подбородку. Я чувствовал, как намокает и тяжелеет борода, но мне было все равно.

Я почти доел помидор, когда Кэрол позвала меня к открытому окну. Шарлотта только что вернулась домой. Она стояла на крыльце рядом с моим пустым креслом, держа в руках бумажный пакет, и высматривала меня на улице.

— Это твоя дочь?

— Да, это она, — ответил я.

Шарлотта начала звать меня, причем так громко, словно у нее был невидимый мегафон.

Кэрол будто не слышала ее. Она держала в руках то, что осталось от нашего косяка.

— Еще хочешь? — спросила она.

— Нет, спасибо.

Она облизнула пальцы, покрутила косяк в пальцах, потом сунула его в рот и проглотила.

Шарлотта снова принялась звать меня.

— Не собираешься сообщить ей, где ты? — поинтересовалась Кэрол.

Я положил руки на подоконник и подставил голову полуденному солнцу. Ветер обдувал мокрые губы и подбородок.

— Эй! — крикнул я дочери. — Эй, Шарлотта, посмотри сюда!

Перевод К. Артамоновой

Позвякивание колокольчика на ошейнике кота разбудило Джейси. Кот что-то принес ей: это был птенец голубя, которого он выкрал из гнезда, изрядно потрепал и уложил на ее наволочку. Птенец был розовый, полупрозрачный, с малиновыми щеками и бледно-лиловыми овалами вокруг глаз. Он был похож на обваренный ластик, который мечтает однажды превратиться в проститутку. Джейси вскрикнула, подскочила и выбежала в ванную, захлопнув за собой дверь, чтобы кот не вышел из комнаты. Она надеялась, что он съест птицу раньше, чем придется снова на нее посмотреть.