Дядя Сары Тэм и его жена Лиззи уехали последними, около одиннадцати вечера. Лиззи еще раз извинилась за Тэма и поблагодарила нас за пакет с остатками торта. Тэм стоял за ней, извиваясь с поразительной для его возраста грацией, и напевал «Do You Think I'm Sexy?».[1]Мы успокоили Лиззи, что все в порядке, поблагодарили за приезд и льготный купон в «ИКЕА» и заверили друг друга, что постараемся видеться чаще в этом году. Уводя Тэма по дороге к машине, жена прошипела:

– Ты каждый раз так делаешь.

– Быстрее, – прошипел он ответно, насмешливо улыбаясь, – давай-ка поспешим домой, я бы не прочь покувыркаться.

Мы помахали им рукой, закрыли дверь и начали молча прибираться. Я убирал мусор со стола, а Сара стояла рядом со мной и выкладывала остатки трапезы на как можно меньшее количество тарелок. В комнате зависло больше тишины, чем в ней помещалось. Потом, не отрывая глаз от бисквитов, Сара наконец заговорила:

– Извини.

Я перестал убираться и уставился на нее. Она паковала остатки бисквита в небольшую миску, и каждое чавкающее движение ложкой было громче, чем если бы высокие резиновые сапоги вынимали из глубокой грязи. Когда она закончила, то остановилась и посмотрела на меня.

– А… я сказала: извини, – повторила она, с грустью улыбаясь. – Хорошо, что ты выписал для меня журнал, я знаю, что он мне понравится. Просто… понимаешь… я ожидала чего-то действительно… оригинального. Наверное, я маленькая свинья, но я столько раз намекала тебе по-всякому, что сама уверовала, что ты готовишь мне нечто невероятное. Я так была убеждена в этом, что даже стала ощущать, что ты что-то скрываешь…

– Скрываю? В смысле?

– Понимаешь это не объяснить словами. Просто у меня было ощущение, что ты что-то задумал, что что-то происходит, о чем ты мне не рассказываешь, и это еще больше убедило меня в том, что ты готовишь мне большой сюрприз. Наверное, мне просто хотелось так думать, потому что мне так мечталось, чтобы было именно так. Я пришла в бешенство, потому что была слишком разочарована… но я сама себя обманывала, на самом-то деле.

– Нет… это я виноват. – Я чувствовал себя премерзко. И почему я первым не покаялся? Ну и подлец же я.

– Просто я дерьмовник, Сара. Ты же знаешь, какой я, не могу себя заставить сделать нечто из ряда вон, ну просто не могу. Я не могу организовать карету и балет…

– Что организовать?

– Ну, для сравнения, понимаешь, – шутовские игры. И да, я на самом деле думаю, что они дурацкие, и мне серьезно кажется, что мужчины, которые так поступают, – напыщенные индюки, но мне так или иначе нужно было сделать свой шаг: я же знал, как ты этого хочешь. Но я исправлюсь и придумаю что-нибудь. Просто в этот раз не вышло, потому что… ну, знаешь… потому что я такая какашка.

Сара сделала два шага вперед, чтобы преодолеть то огромное расстояние, что разделяло нас весь день, и обняла меня, щекой прижавшись к плечу. Я прижал ее к себе еще сильнее и провел пальцами по ее полосам. Она пахла домом.

– Ну, ладно, – сказала Сара, – может быть, когда-нибудь ты исправишься.

– Эй… не надо. Давай просто остановимся на том, что я такой дерьмовник, и покончим с этим делом, ладно?

Она рассмеялась.

– Хорошо, ты дерьмо. В конце концов, я счастлива тем, что у меня есть… а у меня есть ты, Том… и ты дерьмо.

– Полное дерьмо.

– Дерьмовник.

Я поцеловал Сару в голову.

– Ты любишь меня любовью вне границ разума и за пределами времени?

– Да, – ответил я, – конечно.

Не за горами была встреча в «Макаллистер amp;Кэмпбел», где я пообещал Джорджи выступить вместо нее. К тому времени я уже отдал Хью рукопись книги. Честно говоря, я мог бы сдать ее и раньше. Но я возвращался и переписывал некоторые куски такое количество раз, что сам себя не узнавал. Обычно я писал безотрывно, общим потоком, потом сразу перечитывал законченную рукопись, проверяя, нет ли нагромождения слов (а иногда даже этого не делал, иначе что останется редакторам), грубых опечаток или идиотских, вгоняющих в краску фактических ошибок (а иногда я даже этого не делал, иначе что останется корректорам). Потом я швырял рукопись на стол Хью, радостно улюлюкал и никогда больше не вспоминал о чертовой книженции. Но к этой книге я относился иначе. Теперь у нее, кстати, появилось официальное название: «Джорджина Най: история роста». Ей было всего тридцать, так что название длдя автобиографии выглядело с прицелом на будущее. Еще оно создавало ощущение, что в книге рассказывается о том, как она взрослела. Более того, это был ненавязчивый намек на то, что она все еще растет, ну, набирает духовную или нравственную силу, и наш всеобъемлющий подзаголовок отсылал к стихотворению Роберта Бернса «Растет камыш среди реки». Короче, мы делали акцент не только на Шотландии, но и на дерзком женском лидерстве Джордж: книга начиналась с куплета из песни на стихи Бернса:

Сперва мужской был создан пол.

Потом, окончив школу,

Творец Вселенной перешел

К прекраснейшему полу![2]

Я просто не мог оставить текст книги в покое. Я перерабатывал отрывки. Я выкидывал целые абзацы, считая их полной ерундой и испытывая отвращение к самому себе. Я провел исследование – настоящее исследование. Я корпел над отдельными словами. Часто я вскакивал с кровати посреди ночи и шел к столу, не в силах уснуть из-за того, что в моей голове крутился невообразимый пассаж. В конце концов мне пришлось силком заставить себя сдать рукопись: она никогда не стала бы таким совершенством, чтобы удовлетворить меня, а срок сдачи уже подоспел.

После прочтения Хью сказал, что «несколько взволнован». Обычно литературный неф должен вживаться в образ человека, за которого он пишет книгу. Не полностью, конечно: футболист, якобы сочинивший книгу, не должен выглядеть в ней жующим манную кашу дебилом, даже если такова запись на вашем диктофоне. Но он должен быть близок автору; чтобы читатели без труда сопоставили образ Уэйна, центрального нападающего, с героем его прозы – простым, хорошим парнем.

И поэтому Хью был несколько взволнован.

По его предположениям, «История роста» походила скорее на книгу Сьюзан Зонтаг, чем Джорджины Най. Налицо несовпадение. Я ответил, что вполне симпатизирую Сьюзан Зонтаг, и зашел так далеко, что умудрился спросить, не знает ли он, где в Интернете можно найти фотографии ее обнаженной. Но Хью продолжал волноваться. На самом деле, похоже, он тревожился даже не чуть-чуть, а вполне серьезно. Он даже призвал Фиону для участия в беседе, и она с характерным снобизмом сообщила мне, что аудитория «Устья» и поклонники сериала «Против интерпретации» – «два совершенно разных демографических слоя». Так что в результате мне пришлось выкинуть практически весь подраздел о распаде Веймарской республики как метафоре личного сознания, открывающегося атавистическим демонам личностного подсознания, вырезал главу о слепом Тересие из Фив, и мы добавили кучу фотографий Джорджи на светских вечеринках.