– Сядь! – позвала как-то вечером бабушка. Взяла мою руку, долго молча смотрела на меня темно-серыми, почти черными, глазами.

– Бабулечка, что? – Я почувствовала неладное. – Что с тобой?

– Сядь, – повторила она, хотя я уже сидела у кровати, придвинув стул. – Ничего не бойся.

Я подумала, что она заговаривается, и ощутила укол неосознанного страха.

– Не бойся, – повторила бабушка. – Бог не без милости. Никогда никому не говори… Забудь!

– О чем, бабушка?

– Ты поймешь… потом. А может, никогда. Оно и к лучшему. Никому не показывай и не рассказывай… всегда будь как все. Как все. Ни слабости, ни страха. Главное, молчи и не вмешивайся. И помни – ты такая же, как все…

– А разве я не такая? – спросила я наивно.

– Нет, – ответила бабушка кратко. – И Таня была не такая…

Таня – так звали маму. Я пожала плечами – никаких особенных достоинств я за собой не замечала. Бабушка усмехнулась, словно прочитав мои мысли.

– Дай Бог, чтобы и не узнала… Всем будет спокойнее. Главное, подумай хорошенько, прежде чем… – она замолчала.

– Чем… что? – спросила я, озадаченная. Правда, самую малость. Меня ожидали девочки, мы собирались в кино.

– Ничего, – ответила бабушка. – Узнаешь, когда придет время. Обещаешь подумать?

– Обещаю, – ответила я. – Бабуля, хочешь, я останусь?

– Иди! – Бабушка оттолкнула мою руку и засмеялась. – Глупая… Не гуляй поздно!

Когда я вернулась, она спала. Я слышала ее ровное дыхание. Этот звук наполнил меня чувством теплой радости – дом, бабушка, все хорошо… думала я невнятно, уже засыпая. Не столько думала, сколько чувствовала…

Я сидела на кровати, запустив пальцы в волосы. Воспоминания нахлынули на меня лавиной. Я вспоминала всякие мелочи, детали, слова, жесты, интонации, то, о чем никогда раньше не вспоминала, что лежало в нафталине на дне старого сундука памяти.

«Молчи! – сказала бабушка. – Молчи и не вмешивайся! Обещаешь подумать?» – просила она.

Бабушка была красивая, вдруг подумала я с удивлением. Я поняла это только сейчас. Небольшая, быстрая, сероглазая, с прекрасными каштановыми волосами. Первая седина в бабушкиных волосах появилась, когда ей было около шестидесяти. Тогда же она остриглась под скобку – ей стало трудно управляться с косой. А мама? Удивительное дело, я никогда не думала о ней. Моей семьей была бабушка, и я принимала это как данность. Среди ее бумаг не осталось ни письма от мамы, ни фотографии. Ничего. Как будто меня принес аист или нашли в капусте. Бабушка словно оберегала меня от чего-то. Неужели знала?

«Подумай, молчи, не вмешивайся!» Заклинание, взломанное проклятым колдуном.

«Лучше бы я его не встречала!» – таков был неутешительный вывод моего ночного бдения. То же самое, кажется, говорила и Стелла…

У бабушки был дар, поняла я внезапно, по-новому осмысливая события детства. И она скрывала свой дар. Она боялась прослыть другой, отбиться от стаи, так как не обладала для этого достаточно сильным характером. Редкому человеку удается подавить в себе стадный инстинкт, повернуться спиной к людям и остаться одному. Да и люди при нужде умоляют помочь, а потом за спиной скрещивают пальцы от сглаза и шепчут: «Ведьма проклятая, тьфу, тьфу, тьфу!» И, упаси Бог, приключится что поблизости – упадет ли пьяный сосед с лестницы и разобьется, ограбят ли квартиру на лестничной площадке рядом, заболеет ли на ровном месте злостная подъездная сплетница, обругавшая накануне ее «ведьмой проклятой», – все сыплется на нее, хоть из дома беги…

Кофе в то утро я не пила вовсе. Я даже думать не могла о нем без отвращения. Молоко и черный хлеб с медом – любимая еда, которой я себя не часто балую. Как правило, довольствуюсь кофе и овсянкой.

В семь я была уже на работе. Радостного чувства нетерпения от предстоящего бесконечного трудового дня я не испытывала. Жизнь моя перевернулась, и уверенность в завтрашнем дне сменилась чувством тревоги и ожиданием дурных вестей. Я не узнавала себя! От моей жизненной позиции сильного и жесткого человека почти ничего не осталось. Разве что память. Бесцельно бродившая по пустым комнатам женщина была не победительницей, а побежденной… Я мысленно спрашивала бабушку – ты знала? Ты об этом предупреждала? Что же теперь мне делать?

Я вспоминала господина Бьяготти и его слова о спящей красавице. Я вспоминала десятки случаев своей правоты, когда судила о людях или принимала решения. Я поняла, о чем говорил Александр: я тоже знала результат заранее, только не отдавала себе в этом отчета. Я думала, что срабатывает интеллект, жизненный опыт… просто везение. А тут было другое. И бесполезно пытаться понять что. А теперь появились еще и картинки… Как будто бы недостаточно того, что уже было…

И робкая надежда теплилась – а может, это пройдет? Как насморк? Если я не хочу этого подарка, то его должны забрать назад… И слава богу!

Во второй половине дня позвонил незнакомый человек, представился оперативным работником Николаем Алексеевичем Астаховым и попросил о встрече. Я спросила, почему не вызвали повесткой. Он долго и душевно смеялся, потом сказал, что это будет не допрос, а неофициальная встреча в домашней обстановке, так сказать. Я спросила, в чьей. Он не понял. Я переспросила, в чьей домашней обстановке. Он снова долго смеялся. Он хотел казаться нестрашным, как Бармалей, все время повторявший: «Я хороший».

Мы договорились встретиться в четыре в небольшом кафе неподалеку от моего офиса. Я узнала его сразу по цепкому взгляду и фальшивой улыбке. Губы оперативного работника улыбались, а глаза лезли в душу.

– Ксения Валентиновна, спасибо, что пришли, – произнес он сердечно, улыбаясь до ушей и протягивая мне руку – на, мол, смотри, открытая ладонь, без тайного кинжала. – Много слышал о вас от Александра Урбана. Мы с ним дружим много лет. Он нам здорово помогает.

Интересно, он слышит себя со стороны? Хоть иногда? Наверное, нет. Иначе его стошнило бы от собственной фальши. Добрый следователь, ха! Для полноты антуража не хватало антипода. Самое ужасное, что я тоже улыбалась. И моя улыбка была такой же фальшивой. Он, разумеется, не дурак и видит меня насквозь. Два неглупых человека, встретившись впервые в жизни, дурачат друг друга без всякой на то надобности, следуя дурацким, придуманным неизвестно кем стереотипам.

Он предложил кофе, я с отвращением отказалась.

Мы пили холодную минеральную воду. Он бросал на меня испытующие взгляды. Потом перешел к делу. Его интересовало, в каких отношениях я с этими людьми – с четырьмя участниками драмы на озере. Я ухмыльнулась внутренне: он не спросил, знакома ли я с ними, как будто это разумелось само собой. Такой оперативный прием. Я не знаю, как помогал им Александр Урбан, но ни в какие сверхъестественные примочки они не верили. Служба такая. А потому он хотел знать правду. Что там произошло с этим перстнем, где я видела его раньше… То есть убийца уже у них в руках, есть признание. Все чин чинарем. Но перстень не давал ему покоя. Потому что именно перстень подтолкнул их к раскрытию преступления. Нет, они бы и сами раскрыли его, без дураков, ну, может, не так быстро… Мой сон был как прыжок через формальности, новые допросы, обыски, изучение местности, опрос родственников и знакомых. Я сэкономила им массу времени. И он хотел знать, как это у меня получилось. Точка.