Вернувшись в Тауэр, он нашел Ранульфа, растянувшегося на узком ложе.

— Да, — недовольно ответил он Корбетту, — я был в Вестминстере и видел Барнелла, хотя жирный надутый Хьюберт, — добавил он с горечью, — не хотел меня пускать. Пришлось встать возле канцелярии и кричать твое имя и имя короля. Сработало. Барнелл сам послал за мной. Он видел Библию и рисунки, последний тоже. — Ранульф высморкался и вытер нос рукавом. — Как только канцлер посмотрел на последний рисунок, он вскочил с места и заорал, созывая клерков и гонцов, а потом потребовал привести из конюшни самых быстрых лошадей. На меня он взглянул так, что я уж почувствовал себя в руках палача, но он отпустил меня, наказав передать: «Скажи Корбетту, что мне нужны имена». Это все.

Корбетт кивнул, стащил сапоги и улегся на свою койку — спина все еще ныла. Имена! Канцлеру нужны имена. Теперь понятно, почему и как был убит Дюкет. Но кто именно совершил убийство? Если не считать отступника-священника, а тот уже мертв, других врагов короля он не знает.

Дрожа, он натянул на себя плащ, но застежка поцарапала ему губу, и он сел на кровать, чтобы расправить плащ. А когда сел, то пригляделся к застежке и вытянул из нее несколько черных ниток. Тонкие, легкие, ничего не значащие — но от них словно лезвие вонзалось в душу, так что во рту появился металлический привкус. Череда мелькающих образов соединилась в общую картину, и тут подступили мучительные сомнения и терзания. Так приходит лихорадка перед тем, как вскрыться назревшим болячкам! Корбетт чувствовал боль в груди, словно закованная в броню рука стискивала его сердце, и кровь грохотала в ушах, как прибой в бурю. Он снова лег, стиснув кулаки и пытаясь разобраться в хаосе, в который погрузился. Подошел перепуганный Ранульф:

— Плохо вам? Принести вина?

Корбетт отослал его прочь, да еще выругал, и Ранульф при виде бледного лица хозяина и его сумасшедших глаз ушел, не говоря ни слова, словно побитая собака. Через час или чуть позже пришел Невилл, но Корбетт только посмотрел на него и жестом попросил уйти. Спать в эту ночь Ранульф не ложился — потому что своему явно обезумевшему хозяину предпочел более безопасное общество стражников.

Наутро слуга обнаружил Корбетта уже умывшимся и одетым. Тот сидел на кровати и, положив на колени поднос с письменными принадлежностями, что-то писал, хотя все еще выглядел бледным и усталым. Ранульф задал один-другой вопрос, но замолчал, когда тот смерил его ледяным взглядом. Юноша понял, что случилась беда, однако не мог представить какая. Его хозяин был настолько скрытен, что не разобрать, радуется он или печалится. Так и простоял Ранульф, переминаясь с ноги на ногу, пока Корбетт не закончил свое послание. Только тогда чиновник посмотрел на него и приказал отнести письмо Нигелю Кувилю в Вестминстер. Он сказал, что дело очень важное, поэтому Ранульфу придется дождаться ответа, а потом немедленно доставить его в Тауэр. Ранульф исчез, предоставив Корбетта его мыслям, которые он тотчас принялся излагать на другом пергаменте.

Ранульф на лодке переплыл от Тауэра к Вестминстеру и после недолгих расспросов нашел старого хранителя документов. Прочитав послание Корбетта, Кувиль внимательно выслушал Ранульфа, который, видя тревогу на лице старика, понимал, что не успокоил его рассказом о странностях своего хозяина.

— Так с ним было после смерти жены и ребенка, — пробурчал Кувиль. — Но может быть, сведения все же пригодятся.

Ранульфу пришлось пробыть у старика несколько мучительных дней, пока тот занимался поисками и гонял клерков по городу с просьбами и приказами предоставить сведения. В конце концов, вручив Ранульфу небольшой свиток, Кувиль приказал немедленно доставить его Корбетту в Тауэр. И Ранульф, не чуя ног от радости, что выбрался из тесной конуры хранителя древностей, помчался в Тауэр.

Бледный, подавленный Корбетт стоял, прислонившись к краю амбразуры наверху башни и бездумно уставившись в черные воды рва. Едва кивнув Ранульфу, он чуть ли не вырвал у него свиток и с жадностью принялся читать, что-то бормоча и постанывая, как будто Кувиль лишь подтвердил его опасения. Закончив читать, он дал Ранульфу время отдохнуть и поесть, а потом послал его с коротким письмом к госпоже Элис атт Боуи в таверну «Митра». При этом он приказал ему, отдав письмо, оставаться в городе, но вести себя крайне тихо и осторожно. Ранульф тотчас отправился в кухню. А Корбетт, едва стихли шаги мальчишки, закрыл лицо руками и горько заплакал — от ярости, жалости к себе и невыносимого горя.

Три дня спустя Корбетт попросил поваров Тауэра положить в седельную сумку пирожков, сластей, флягу с вином, после чего, коротко переговорив с Суиннертоном и Невиллом, покинул замок через боковые ворота и отправился на свидание с Элис. Он попросил ее прийти на луг у северо-восточной стены Тауэра, где еще были видны отбеленные временем римские развалины — свидетели почти забытых времен. Завернувшись в отделанный мехом плащ, надетый поверх платья из зеленой тафты, Элис уже ждала его возле одной такой руины. Черные волосы падали ей на плечи, на лбу сверкала красная повязка, украшенная золотыми звездами. Корбетту оставалось лишь втайне восхищаться ее красотой. Он поцеловал Элис в лоб и почувствовал, как ее руки обвились вокруг него. Так он и стоял, пока она прижималась темной головкой к его груди, и смотрел на руины. Потом Корбетт немного отодвинул ее, пошутив, что она точна, как никогда. Элис кокетливо засмеялась, однако взгляд у нее был настороженный, недоверчивый, словно она ждала подвоха. Корбетт расстелил на траве самое чистое одеяло, какое только смог достать, и оба, усевшись на него и прислонившись спинами к разрушенной стене, грелись на теплом весеннем солнце.

Они пили, ели и разговаривали, покуда Элис, словно исполняя заученную роль в таинственном действе, не спросила, как продвигается расследование. Корбетт отхлебнул вина из чаши, не снимая руку с колена Элис.

— Дюкет, — медленно проговорил он, — на самом деле был убит.

Элис никак не отреагировала. Тогда Корбетт достал кошель и вынул из него черные шелковые нитки.

— Совсем забыл, — с улыбкой продолжал он, — когда ты расстегивала на мне плащ, то застежка зацепила несколько ниток из твоей перчатки. Извини, что разорвал ее.

И Корбетт положил нитки в затянутую черным шелком ладонь. Элис посмотрела на нитки, потом устремила пристальный взгляд на чиновника и вдруг разразилась звонким смехом:

— Полагаю, ты позвал меня сюда не за тем, чтобы извиниться за перчатку. У меня есть другие.

Она поцеловала его в щеку, и губы у нее были как самый нежный на свете шелк.

— Нет, — прошептал он. — Я позвал тебя не для того, чтобы говорить о перчатках.

Корбетт вытянул ноги, усаживаясь поудобнее, и вздохнул.

— Дюкет был золотых дел мастером и мужеложцем, но он был честным лондонцем и верным подданным короля. Тем не менее тайные страсти привели его к Крепину, процентщику, последователю покойного де Монфора и вождю популистской партии в Лондоне. А еще Крепин был колдуном, владевшим черной магией, членом, возможно, вождем тайной секты, которая называется «Пентаграмма». Такие секты давно укоренились в нашей стране, но пришли они с Востока.