– Милая моя, – горячо зашептал он, надвигаясь на неё неотвратимо, словно танк, большой и неустрашимый, – родная моя, девочка моя дорогая…

И Лидия Альбертовна затрепетала былинкой на ветру, и раскинула руки, и приняла его, замёрзшего, и прижала к себе, и почувствовала, как он раскаляется всё больше и больше, и тоже вслед за ним начала разогреваться, покрываясь густым и влажным колючим теплом. Только кончики ног её, пока что всё ещё оставались холодными, только колени хранили следы уличного сквозняка… А он вёл свою партию уверенно и красиво, словно опытный и изысканный любовник, знающий, что нужно делать.

Гм, а что делать, Данила знал, кажется, действительно хорошо. По крайней мере, лучше Мурада Маратовича.

И тогда ей показалось, что она спит, и ветер качает её на волнах, и летний ветер ласково перебирает волосы, своим невидимым языком гладит ей руки, шею, соски, ягодицы…

А потом она очнулась, и они долго лежали, прижавшись друг к другу, не в состоянии разлепиться, и её тело пело, точно морская раковина, потому что Данила положил голову ей на плечо, прижал ухо, словно прислушиваясь к биению успокаивающегося мотора, закрыв глаза, дремал.

– Хочешь покурить? – неожиданно предложил он, потому что нега эта не могла длиться вечно, нужно выбираться из сладкого, тихого омута расслабленности, возвращаться к холодной, зимней действительности.

– Курить? – не поняла она сначала.

– Ну, да, у меня есть настоящие кубинские сигары. Мне кажется, тебе очень пойдёт курить сигары, – сказал он и даже запричмокивал от удовольствия.

– Никогда об этом не думала, – сказала Лидия Альбертовна и приподнялась, чтобы начать собираться.

– Нет, ты лежи, лежи, – успокоил её Данила и даже подтолкнул немного рукой. – Я тебе её сюда принесу.

– Но зачем? – испугалась вдруг она и подумала, что и с ней в разговоре он ни разу не употребил своё любимое лишнее словечко.

– Мы с ней будем немного играть. Сначала я, а потом – ты. Так что если не хочешь, курить мы её не будем. Курение тут вовсе не обязательно.

Лидия Альбертовна испугалась ещё больше.

– Да ты не бойся, – успокаивал её Данила, поглаживая по голове, словно маленькую девочку. – Разве ты мне не доверяешь? Разве я могу тебе как-нибудь навредить?

Лидия Альбертовна хотела было сказать, что она не приучена к таким вот неожиданным поворотам в постельной жизни, но промолчала.

Любопытство и страсть перебороли. Именно в таком порядке.

Любопытство. Страсть. А о доверии она и не думала думать.

Эксперименты, предложенные Данилой в этот раз, оказались раскованными и бесстыжими. Шок от пережитого настиг её в автомобиле.

Возвращались заполночь: ни разу она не приходила домой так поздно.

Данила поймал легковушку, торопливо попрощался и сунул в руки скомканные деньги. Вышло не слишком ловко. Лидия Альбертовна сразу же обратила на это внимание, покраснела. Благо, темно и не видно, и водитель сидит спиной, совершенно не обращая внимания на пассажирку.

Только сегодня в первый раз Лидия Альбертовна подумала, что зашла слишком далеко. Что происходит нечто неуправляемое. Неконтролируемое.

Ещё когда они спускались в лифте, Данила трепетно смотрел ей прямо в глаза и не отпускал руку. Он казался очень довольным и весёлым.

Поэтому, когда Данила засмеялся, Лидии Альбертовне не показалось это странным.

– Кстати, – сказал Данила, – скоро ведь твой праздник.

– Не поняла, – не поняла Лидия Альбертовна. – Какой?

– Ну как какой? Праздник весны, молодости и здоровья.

– Восьмое марта?

– Ну, да, женский праздник. Праздник, типа, всех женщин.

Этажи мелькали в зарешеченном окошечке старенького лифта. Лидия

Альбертовна чувствовала, как возбуждение медленно покидает её плоть, сдувается: воздушный шарик с дыркой на правом боку растворяется в тесной кабинке, оседает запахами и приятной усталостью – в ногах, в голове, во всём теле.

– И я, кажется, уже придумал тебе подарок, – сказал он торжественно.

– Да? Правда? Может, не надо? – дежурно смутилась она.

– Нужно-нужно. Надо-надо.

– Думаешь? – спросила она. И в знак благодарности крепко сжала его ладонь.

– Никаких сомнений. Ты знаешь, ты заслужила самые лучшие подарки в мире. И если бы ты только знала, как мне не терпится тебе показать.

Ты такая…

Но тут лифт приехал на первый этаж, они вышли, и разговор прервался.

Дома висела тишина необитаемой пустыни, Лидия Альбертовна проскользнула в ванную и долго мылась, стирая остатки запаха чужого мужчины.

Прежде чем лечь в холодную супружескую постель.

На кухне, куда она забрела, чтобы что-нибудь пожевать, было накурено: видимо, Артём ужинал (он всегда ел поздно, перед самым сном) и читал какую-то тетрадку.

Лидия Альбертовна заглянула в неё и увидела стихи, написанные незнакомым, детским почерком, (уж явно не Артёмкиным) начала читать.

Как гусеница шелкопряда скукоживаюсь от любви как эмбрион без глаз как кто-то без надежды к нам выпрыгнуть на свет оттуда где любовь растворена в воде

– туда, где для неё отращивают жабры и гибнут просто так как рыба без воды

Как ленту магнитофонную заездил твой образ

Стёр бы – да сил никаких нет: мелодия эта завязла в моей голове и корни пустила вниз всё ниже и ниже и ниже там где пах тобой пропах и где волосом каждым чую – уходишь в леса от погони моей – там дом твой и кров

То что ты называешь страхом я называю свободой

То что ты называешь свободой я называю любовью

Любовь освобождает от налогов

У нас пока отдельная судьба мы связаны любовью-не-любовью как я люблю тебя не знает никто даже я как я люблю тебя не знает никто даже ты если бы я от жизни отказался так только для того, чтоб жил ты

Когда же ты уснешь то рядом буду я я расскажу тебе о том как всё на самом деле я дотянусь до края за которым ты

Пепел золы точно пепел любви кто любит не знает конца просто любит и всё в конце концов, всё равно мы останемся с тобой вдвоём на волне газетного шрифта – мы будем вспоминать кого-то так корчи родного водоёма помнит повзрослевшая улитка

Стихи как стихи. Красивые. Непонятные. О любви. Она не дочитала: вошёл Артём и с преувеличенным гневом забрал тетрадку у неё из рук.

Ничего не объяснил, хлопнул дверью: переходный период, привычно и устало объяснила она.

Тоже мне мать.

Во сне снова увидела высокого блондина в качественном костюме импортного производства.