Чтобы преодолеть стремление к «все больше», недостаточно взывать к здравому смыслу. Здесь у Баро намечается псевдорелигиозный поворот. Сначала он вспоминает «американского романтика» Генри Торо, современника Маркса, проповедника простой, естественной жизни, одного из первых, кто ратовал за гражданское неподчинение. Индустриальный Модерн с его безостановочным ростом производства и потребления Торо считал дорогой к рабству: «Любое лишнее имущество — ограничение свободы». Что ж, вполне в духе средневековых францисканцев и доминиканцев, которые отрекались от личного имущества ради духовной свободы. В этом они подражали Иисусу, на которого ссылается Баро: «Не собирайте себе сокровищ на земле. Где сокровище ваше, там будет и сердце ваше». Баро отдает себе отчет в том, что поворот в сторону «меньше» в прямом смысле слова означает «психологическую революцию». Аскетическая самореализация означает «перешагивание через себя к другому человеку и человечеству, к природе в целом, да куда угодно, главное не выйти за рамки гуманности»[110].

Разочарованно признав, что «зеленые» не хотят покидать «Титаник», а лишь стремятся «отсрочить коллапс цивилизационного механизма», Баро оставил активную политику и полностью сосредоточился на «внутреннем мире». На практике это нашло выражение в различных экспериментах с коммунами, а в итоге он предпринял путешествие в Орегон к тогдашнему верховному гуру Бхагвану Шри Раджнишу (он же Ошо), основавшему центр духовного просветления и сексуального либертинажа. На теоретическом поприще Баро писал там свой последний крупный труд «Логика спасения»[111]. Здесь его диагноз и терапия еще радикальнее. Пытаясь понять движущие силы «логики самоистребления», которая, по его мнению, овладела цивилизацией, он шаг за шагом переходит от «индустриальной мегамашины» к безудержному извлечению прибылей из капитала, от него к «европейской космологии» и «необузданному „Я“ белого человека», потом опять к патриархату, «мужскому Логосу», «утраченному равновесию между мужским и женским началами» и, наконец, к исходному пункту, из которого антропологическое развитие еще задолго до капиталистического Модерна двинулось по ложному пути, — к человеческому «антропоцентризму» и «эгоцентризму».

Если грехопадение заключается в противопоставлении, с одной стороны, «Я» общине, а с другой — человека природе, то заблудшему человеку нужно проделать долгий путь назад к истокам цивилизации, чтобы еще раз начать все с начала. Это и есть «логика спасения» Рудольфа Баро: «глубоко преобразованное сознание» должно создать новую культуру, проникающую в «самые глубокие слои нашего генотипа».

Баро формулирует следующие принципы этой новой культуры.

«Приоритет исконных ритмов и циклов жизни над развитием и прогрессом. Больше счастья возможно лишь тогда, когда мы будем делать меньше истории».

Индустриальная цивилизация должна усвоить «основывающийся на самодостаточной экономике стиль жизни со свойственной ему добровольной простотой и экономной красотой»: «Нельзя мучить и понапрасну губить животных, заниматься туризмом, ездить на машинах, принимать большинство лекарств, участвовать в банковских денежных операциях, углубляться в любую позитивистскую науку и т. д.»

Индивидуализация преодолевается при помощи нового социального синтеза в общинах, основанных на избирательном сродстве. «Жизнеспособность новых общин зависит от общности взглядов и сосредоточении повседневной жизни на спиритуальных практиках, в которых примиряются и преумножаются эрос, логос и труд»[112].

Баро доводит программу культурной революции до крайности, до радикального отказа от Модерна. Он призывает забыть не только о капитализме и тяжелой промышленности, но и обо всех современных формах жизни. Одно без другого невозможно. В этом Баро по крайней мере последовательнее тех критиков роста, которые отвергают глобализацию и крупное промышленное производство, но ни за что не желают отказываться от их завоеваний. Баро называл это «сесть на ежа и не уколоться». Он ратует за возврат к доиндустриальным формам жизни и производства, переустройство жизненных циклов, восприятие болезней и смерти как завет судьбы, за общинную жизнь, общинный труд, оседлость вместо глобальной мобильности. Речь идет о «контрактивном образе жизни», который сводит оборот веществ к минимуму и направляет любое развитие внутрь себя: физический труд плюс духовность. Это напоминает старое бенедиктинское правило «Ora et labora, Deus adest sine mora» («Молись и трудись, и Бог всегда пребудет с тобой»).

Баро радикализует альтернативу «иметь или быть», которая с появлением бестселлера Эриха Фромма в 1976 г. оказала решающее влияние на настроения целого поколения. Но как быть, если неверна сама постановка вопроса? Вопрос не в том, быть или иметь: «Важно становление, бесконечный процесс эволюции человека и мира». Эти смелые слова принадлежат Яну Блоху и Вильфриду Майеру, составителям сборника «Рост пределов. Самоорганизация в природе и будущее общества» (1984). Вполне в духе утопического марксизма они не принимают образ «пределов роста», если отсюда выводится требование примириться с природными условиями[113]. По их мнению, необходима коэволюция с природой.

С момента выхода в свет «Логики спасения» прошло 25 лет, «мегамашина» подросла и набрала скорости. Вместо того чтобы отказываться от общества потребления, миллиарды людей стремятся к достижению уровня жизни среднего класса. Вместо возврата к натуральному хозяйству набирают темп технические инновации, глобальное распределение труда, коммуникации и урбанизация. Если человечество может спасти от саморазрушения только отказ от индустриального Модерна, то нужно оставить все надежды. Тогда в лучшем случае остается еще авторитарный режим, которому для преодоления кризиса придется, правда, вводить чрезвычайное положение. От этого Баро дистанцировался. Он поставил на спиритуальную революцию снизу, на мелкие общины, которые должны послужить ферментом масштабной трансформации. Несмотря на отказ от насилия, проект полного ментального перепрограммирования человека несет в себе нечто тоталитарное. Баро возмущала самонадеянность цивилизации, которая ставит своей целью покорение природы. Но в призыве к перестройке глубинных структур человеческой психики еще больше дерзости. По сравнению с этим проект экологической трансформации индустриального общества почти чистая прагматика, хотя он тоже подразумевает революционные преобразования — не только технической базы индустриального общества, но и его отношения к природе.

Возможно ли, чтобы в XXI в. «велоциферическая культура» Модерна развивалась, не нанося непоправимого ущерба биосфере, основе человеческой цивилизации? На этот счет Слотердайк ограничился спекулятивными замечаниями. Он усомнился в аксиоме, согласно которой Земля — узко ограниченное жизненное пространство, потенциал которого можно в точности определить и вычислить научными методами. Биофизическое земное пространство между тем дополняют еще два искусственных мира — мир техники (техносфера) и духовный мир, мир комплексных знаний (ноосфера). Они расширяют природный мир и преумножают его потенциал. Слотердайк проецирует на Землю мысль Спинозы о том, что пока еще никто толком не знает, на что способно человеческое тело: нам пока неведомо, «на что способно тело Земли, если под воздействием умной техносферы и ноосферы будут развиваться геосфера и биосфера. Априори не исключено, что на этом пути могут возникнуть эффекты, равносильные мультипликации Земли». Только если мы представляем отношения человека и природы в режиме эксплуатации, «Земля навсегда останется ограниченной монадой». В противовес этому важно при помощи совместного (природы и техники) производства превратить ее в «планету-гибрид, где намного больше возможностей, чем думают геологи-консерваторы».