— Да, думаю. Ты сделала все правильно. Но он…

— Не обвиняй его, дорогая. Пожалуйста. Давай больше не будем о нем говорить. Не нужно. Я хотела рассказать тебе, как все было… я не хотела, чтобы ты дурно думала обо мне…

— Я никогда так не думала.

— Да, и я поняла это, как только ты пришла. О, Валенси, сколько ты сделала для меня! Я не могу выразить… но Бог благословит тебя за это. Я знаю, Он «воздаст твою меру».

Сисси поплакала, обняв Валенси. Затем вытерла слезы.

— И это почти все. Я вернулась домой. И я не чувствовала себя очень несчастной. Думала, что должна бы, но не чувствовала. Отец не был суров со мной. А ребенок родился таким славным, Валенси, у него были такие чудные голубые глазки, волосы золотистыми колечками, гладкие как шелк, а пальчики крошечные и пухленькие. Я даже покусывала его нежное личико — осторожно, так чтобы не сделать ему больно, да…

— Я понимаю… — почувствовав легкую дрожь, сказала Валенси. — Я знаю, женщина всегда знает… и мечтает…

— И он весь был мой. Никто больше не имел на него права. Когда он умер, о, Валенси, тогда я думала, что тоже должна умереть — не понимала, как можно перенести такую муку и жить. Видеть его глазки и знать, что он никогда не откроет их снова, тосковать о нем, маленьком и теплом, каждую ночь лежавшим рядом со мной, и думать, что он спит одинокий и холодный, под тяжелой мерзлой землей. В первый год было ужасно, потом стало немножко легче, никто ведь постоянно не думает об «том самом дне в прошлом году», но я была рада, когда узнала, что умираю.

— «Кто бы мог перенести жизнь, не будь надежды умереть?» — тихо пробормотала Валенси — конечно, это была цитата из одной из книг Джона Фостера.

— Я рада, что рассказала тебе все, — вздохнула Сисси. — Я хотела, чтобы ты знала.

Сисси умерла несколько дней спустя. Ревущего Абеля не было дома. Когда Валенси увидела изменившееся лицо Сисси, он хотела позвонить, чтобы вызвать врача, но Сисси не позволила ей.

— Зачем, Валенси? Он ничего не сможет сделать. Я уже несколько дней знаю, что это… близко. Позволь мне умереть спокойно, дорогая — просто подержи меня за руку. О, как я счастлива, что ты рядом. Попрощайся с отцом за меня. Он всегда был добр ко мне, как умел… и Барни. Почему-то я думаю, что Барни…

Но приступ кашля не дал ей закончить и лишил последних сил. Она уснула, когда приступ прошел, все еще держа Валенси за руку. Валенси тихо сидела рядом. Она не была испугана и даже не чувствовала сожаления. На рассвете Сисси умерла. Она открыла глаза и посмотрела мимо Валенси на что-то, вызвавшее у нее внезапную и счастливую улыбку. И так, улыбаясь, умерла.

Валенси сложила руки Сисси на груди и открыла окно. На востоке, среди всполохов восхода, висела полная старая луна — ровная и прекрасная, словно новая. Валенси никогда не видела прежде такой старой-старой луны. Она наблюдала, как она бледнеет и тает, пока совсем не исчезла из виду в свете вновь рожденного дня. Маленький водоем на просеке сверкал на солнце, словно золотая лилия.

Но мир вдруг похолодел для Валенси. Она вновь никому не была нужна. Ей не было жаль умершую Сисси. Она жалела ее живую, за все ее страдания. Никто больше не мог обидеть ее. Валенси всегда считала, что смерть ужасна. Но Сисси умерла так тихо, так радостно. И в последний миг… что-то… вознаградило ее за все. Сейчас она лежала, на своей белой постели, как ребенок. Прекрасная! И весь стыд, вся боль ушли навсегда.

Ревущий Абель приехал, оправдывая свое прозвище. Валенси вышла из дома и сказала ему. Известие тотчас отрезвило его. Он спустился с двуколки, склонив свою огромную голову.

— Сисси мертва… Сисси мертва, — рассеянно произнес он. — Не думал, что это произойдет так скоро. Мертва. Когда-то она бежала по этой тропинке встречать меня, с маленькой белой розой в волосах. Сисси была чудесной малюткой. И хорошей девочкой.

— Она всегда была хорошей девочкой, — сказала Валенси.

Валенси сама подготовила Сисси для похорон. Только ее руки касались несчастного измученного маленького тела. В день погребения старый дом был вычищен до блеска. Барни Снейт удалился. Он сделал все, что мог, чтобы помочь Валенси, убрал тело Сесилии белыми розами из сада, и уехал к себе на остров. Но все прочие были тут как тут. Весь Дирвуд и вся «чащоба». Они благородно простили Сисси. Мистер Брэдли провел красивую церемонию. Валенси хотела попросить об этом старого проповедника из церкви Свободных методистов, но воспротивился Ревущий Абель. Он был пресвитерианцем и никто, кроме пресвитерианского священника, не должен был отпевать его дочь. Мистер Брэдли проявил большой такт. Он обошел все подводные камни и, очевидно, старался от всей души. Шестеро уважаемых граждан Дирвуда опустили Сесилию Гей в могилу на аккуратном кладбище Дирвуда. Среди них был и дядя Веллингтон.

Стирлинги явились на похороны в полном составе, мужчины и женщины. Но прежде собрался семейный конклав. Они были уверены, что теперь, когда Сисси мертва, Валенси вернется домой. Она просто не могла оставаться в доме с Ревущим Абелем. В свете этого, самым разумным решением — постановил дядя Джеймс — было прийти на похороны, чтобы своим присутствием узаконить ситуацию, то есть показать всему Дирвуду, что Валенси совершила весьма похвальный поступок, решив ухаживать за бедняжкой Сесилией Гей, и вся семья поддерживала ее в этом. Смерть, таинственная труженица, вдруг преобразила всю историю в достойную уважения. Если Валенси вернется домой и к соблюдению приличий, пока общественное мнение находится под влиянием момента, все сложится хорошо. Общество внезапно позабыло все дурные поступки Сисси и теперь помнило ее лишь, как милую скромницу — «сироту, выросшую без матери, без матери!». «Это вопрос психологии», — подвел итог дядя Джеймс.

Итак, Стирлинги явились на похороны. Даже неврит кузины Глэдис не помешал ей прийти. Кузина Стиклз в шляпке с вуалью, закрывающей все лицо, рыдала так скорбно, словно Сисси была для нее ближайшей и дражайшей. Похороны всегда напоминали кузине Стиклз о «своей собственной утрате».

А дядя Веллингтон был среди несущих гроб.

Валенси, бледная, чуть подавленная, с блеском в раскосых глазах, в потертом коричневом платье, спокойно расхаживала вокруг, усаживала присутствующих, беседовала со священником и гробовщиком, провожала «скорбящих» в гостиную и выглядела настолько чинной, благопристойной и настолько Стирлинг, что семейство прониклось чувством благосклонности. Разве это она — та девица, что просидела целую ночь в лесу с Барни Снейтом, что мчалась без шляпы через Дирвуд и Порт Лоуренс? Это была Валенси, которую они знали. Очень способная и умелая. Возможно, ее всегда немного принижали — Амелия на самом деле излишне строга — и у нее не имелось возможности проявить себя. Так думали Стирлинги. А Эдвард Бэк, живущий на полпути в Порт, вдовец с большой семьей, вдруг обратил и остановил на ней свое внимание, задумавшись, не подойдет ли она ему в качестве хорошей второй жены. Не красавица, но — как пятидесятилетний вдовец мистер Бэк резонно заметил самому себе — нельзя заполучить все и сразу. Короче говоря, матримониальные шансы Валенси никогда не были столь блестящи, как во время похорон Сесилии Гей.