— В руке Божьей.

— Не говори, не говори.

В твоей руке. В руке жизни, земли, со всей красотой и дерьмом, которое тоже имеет право существовать. И в руке смерти, как видно. Но сейчас, когда мы здесь, омытые и чистые, ты, может, расскажешь мне, наконец, эту твою историю с коллегой по гимнастическому клубу.

— По физическому воспитанию.

— Пусть так.

Чтобы я понял. Возможно, это было способом простить тебя. Или унизить себя. Когда какой-нибудь подсудимый признается в содеянном и рассказывает, объясняет, как все было, с полной откровенностью, закон предусматривает смягчение вины. Я тоже смягчу твою вину. Потому что рассказать все откровенно — означает разрушить неизвестность. Религии ужасны потому, что не объясняют ничего. Но ты запомни, что расскажешь мне потом, потому что вначале я хочу рассказать тебе о Клотилде. Словоохотливость Клотилды невероятна. Она не просто говорит, а набрасывается на тебя со словами, норовя наговорить скабрезностей, и я подумал — пошлость должна быть на чем-то основана. Она не оправдывала всякие мерзости, о которых говорила, но было ясно, что она знает их досконально. Сейчас я не буду вдаваться в подробности, мне бы хотелось, чтобы ты прочла все письмо целиком. А теперь она молилась. Молилась весь день, по моим подсчетам раз восемь, выполняя намеченную на день работу. Историю Клотилды сухо и коротко мне рассказала дона Фелисидаде. Она со мной иногда по-дружески доверительно беседует, хотя я — ее безногий подопечный. Так вот, Клотилда поступила сюда несколько лет назад, появилась в сопровождении всего семейного клана, впечатление было такое, что ее выдавали замуж в присутствии детей, внуков и друзей.

— Такого, как правило, не бывает, — сказала мне дона Фелисидаде. — Сопровождают один или двое, это естественно.

Потому что, как известно, несчастья напоказ не выставляют, именно поэтому существуют… Подожди, я на минутку исчезну…

Ну вот, застрял дольше, чем думал. Очень у меня нервозное состояние, депрессивное, думаю, от лекарств, которые навыписывал врач, а может, и не от них… В состав одного входит mesilato de co-dergoorine (в равных пропорциях mesilato de dihidroergocomina е dihidroergocristina е dihidroergocriptina — dihidro-a-ergocriptina с dihidro-B-ergocriptina в пропорции 2:1). Вроде бы ничего плохого, и Тео так думает. Но я тебе сказал, что застрял дольше, чем думал. Но не из-за своих проблем. Возвращаясь обратно и проходя мимо двери, ведущей в приемную, я услышал, Моника, страшный шум. Не мог понять, что случилось, и заглянул в дверь. Но дона Фелисидаде жестом пригласила меня войти, должно быть, хотела иметь свидетеля, не иначе, и я вошел. В приемной была она и взбешенный мужчина, косматый, бровастый и с усами. Увидев меня, он взъярился еще больше и набросился на меня с криком: «Вот вам, пожалуйста, пример! Что здесь делает этот сеньор с ампутированной ногой и пристегнутой брючиной? разве это не смешно? Почему это общество должно содержать живущих здесь паразитов?» Я подумал, что он сумасшедший. Равнодушно отнесся к его словам, но продолжал слушать его, пытаясь понять смысл. Еще больше разозлившись, он наступал на дону Фелисидаде:

— Ведь, моя дорогая сеньора, проблема-то в том, что из двоих португальцев работает один, чтобы содержать их, а завтра — на троих, а потом и один — на всех. Это — проблема серьезная, сегодня такой переизбыток стариков, известна ли синьоре более серьезная проблема, чем эта? Лично я более серьезной не знаю. Хотя есть и посерьезнее.

Он кричал все громче и громче, проходя мимо, многие старики заглядывали в дверь, заходили. Заходили, заполняли приемную и коридор. Сходились из всех отделений приюта, отовсюду: с улиц города, со всего мира — так мне казалось. Они несли с собой страх, вызывали отвращение, ненависть, презрение, пахли потом и мочой. Хромые, кривоногие, кривошеие, со слюнявыми перекошенными ртами. Старые-престарые, мусор, отбросы общества, которым заказано быть людьми. Одноглазые, все время что-то болтающие, распространяющие невыносимый запах испражнений, сходились, чтобы послушать то, что говорил пришедший. И улыбались, улыбались все время, полные внимания и нежности.

Теперь мужчина обращался ко всем старикам:

— Есть еще более серьезная проблема! — говорил он громче прежнего. — Все меньше и меньше рождается детей и почему бы вы думали, сеньоры? Излишества, эгоизм, как говорится, спасайся кто может, — все это грехи нашего времени…

И старики переглядывались с изумлением и состраданием.

— Детей все меньше и меньше, — продолжал он, страна не молодеет, нет. Обратите внимание: если семья имеет двоих детей, получается вроде бы так на так, но если одного, то на одного меньше. А необходимо — троих, чтобы на одного стало больше. Между тем сколько семей не имеют детей вообще?! А сколько молодежи не только не рожает детей, но и не женятся? Однако при всем том население страны все-таки растет. За счет кого? Уж не за счет ли стариков, которым восставшая против несправедливости природа не дает умереть?

Эхом в голове у каждого отдавались его слова. «Старики, старики, старики», — в удивлении шептали беззубые рты и мигали студенистые невидящие глаза.

— Я вам предрекаю, моя дорогая сеньора, я предрекаю государству, что однажды оно окажется приютом для паразитов.

— А сколько детей у вас, сеньор? — спросил я, чтобы поддержать разговор.

— Шестеро, — прорычал он, явно беря надо мной верх. — Шестеро, чтобы покрыть недостачу у других. А у вас?

— Трое, — ответил я.

— Прирост — один человек. А у меня четверо. Теперь, что касается стариков, почему это те, что живут здесь, никак не умирают, а? Почему старуха, которую я поместил сюда, не умирает? Почему она не выполняет свой долг, будучи смертной? Она ведь мне уже даже не теща, потому что моя жена умерла.

— А дети? — спросил я.

И он, склонившись ко мне и обдав меня дурным запахом изо рта, сказал:

— Мои дети безразличны к ней, дают мне деньги на ее содержание, но видеть не хотят. И вполне понятно, им надоело ее настойчивое желание жить, ее ничто не берет.

И я сказал:

— Но обратите внимание на то, что ни черная, ни желтая раса не перестают плодиться, и планета того и гляди просто лопнет по швам.

— Эта проблема вне пределов моей компетенции, — ответил он. — Меня волнует следующее: здесь, в приюте, находится никому не нужная старуха, и нет никакой надежды…

И тут дона Фелисидаде сказала, когда этот тип умолк:

— Она умерла сегодня. В шесть утра. Находится в морге.

Мужчина ответил, что это хорошо. Но переспросил: уверена ли она? Дона Фелисидаде подсчитала долг за прожитые дни и сказала, что надо связаться с похоронным бюро, которое займется похоронами, и что она ему звонила утром, но дома не застала. Тут все старики вышли. И я вернулся в свою комнату, но я забыл, о чем говорил с тобой. A-а, о том, что Клотилда читает восемь раз в день молитвы.

Одни четки у нее такие длинные, что достают до пола. И еще о ее семье, что отправила ее сюда. И хоть редко, но все же приходит навещать, не помню, может, о чем еще? не знаю.