— Я тебе не верю, ты смеешься надо мной, — шептала царевна, стыдливо отстраняясь от моих ищущих губ и рук.

— Как только я тебя увидел, сразу понял, что ты будешь моей, — шептал я, блуждая пальцами в хитросплетении старинных застежек и завязок. — Милая моя, прекрасная царевна!

— Мне стыдно, задуй свечи, — задыхаясь, отвечала она, изгибаясь в порыве первой неосознанной страсти. — Задуй свечу, на нас Господь глядит!

— Он за нас только порадуется, — шептал я, — он же всеблагой и всепрощающий. Бог это сама любовь!

Может быть, с точки зрения канонов христианской церкви я и грешил вольной трактовкой божественного начала, но мы все-таки были не на вселенском соборе, а в постели, так что особой греховности в своих словах я не усмотрел. Что тогда Бог, если не высшее проявление любви!?

Наконец мы оба освободились от стесняющих одежд. Мое жадное, воспаленное воображение наконец насытилось созерцанием Ксениных совершенств. Свечи продолжали гореть, и прекрасное юное женское тело покоилось в моих объятиях. Царевна была создана для любви. Женская страсть, как молодое вино, кипело в ее сильном, готовом к материнству теле.

— Раздави меня, сделай мне больно, — молила она, не в силах насытится сладкой болью слияния.

Кажется, в нежности и искусстве любви я превзошёл самого себя. Это свалилось на нас обоих так внезапно, что недавние расчеты, как легче соблазнить Ксению, казались мне теперь такими пошлыми, что я, чтобы избежать самоедства, больше об этом не думал. Да и то правда, что этой ночью нам было не до самоанализа. Я старался оберечь девушку от обычных в ее первом опыте неприятных ощущений, она же, напротив, кажется, хотела жертвенной боли, то ли из стремления заглушить ей укоры совести, то ли так повышая остроту ощущений.

Наконец, не насытившиеся, просто смертельно усталые, мы распались и уснули.

Утром глаза царевны сияли, и вся она словно светилась изнутри. Матрена, та напротив, еле двигалась, страдая от тяжелого похмелья. На нас шутиха, несмотря на свое тяжелое физическое состояние, смотрела с насмешливым сочувствием.

— Как спали? — спросила она. — Перина была мягкая, бока не отлежали?

— Хорошо спали, крепко, — ответила Ксения, ничуть не стесняясь понимающих двусмысленных улыбок карлицы. — Дай Бог тебе так!

— Мне Он тоже мое дает, — парировала та. — Тебе бы, голубка, сладко было.

— А уж как сладко! — потянулась всем телом Ксения.

— Ты поостерегись-ка, — посоветовала шутиха, — а то матушка сразу все поймет. Она хоть и святая, а за грех не похвалит. Да и мне будет на орехи!

— Вот еще, — повела плечом царевна, — какой такой грех, что-то я не пойму, о чем это ты!

— Вот и ладно, но этом и стой. А мне бы винца капельку, головушка моя бедная раскалывается.

— Сейчас у стрельцов спрошу, — пообещал я, — им матушки для согрева с собой помногу наливают.

Как я и предполагал, капелька, и не только одна, нашлась тотчас, как зазвенели монеты. Матрена, жалуясь и стеная, влила в себя добрую порцию лекарства, после чего вполне приободрилась.

— Теперь и к заутрене можно, — сообщила она, весело подмигивая поочередно обоими глазами. — Готовы?

Мы чинно вышли из дворца царицы Ирины и направились в церковь к заутрене. Народа на кремлевских улицах было еще немного: кроме знати, в крепости жили только священники, царские да боярские холопы. Торговцы и прочая публика появлялась здесь позднее. Мы втроем в сопровождении двух стрельцов направились к Царскому двору. Первой шла Ксения, за ней Матрена. Я, соблюдая дистанцию, шел ними следом. За мной, чуть сместившись в сторону, плечом к плечу двигались вчерашние стрельцы.

Кругом было тихо и благолепно. Потом на одной из многочисленных кремлевских церквей зазвонили колокола. Я машинально повернул голову в сторону звона. И вдруг меня что-то ударило в спину с такой силой, что я едва не налетел на Марфу. Машинально я обернулся назад. Стрельцы отставали от нас метров на десять, так что о том, что меня ударил кто-то из них, я даже не подумал. Впрочем, и думать-то оказалось особенно некогда. О шлем звякнул железный наконечник стрелы, и она рикошетом отскочила в сторону. Пронзительно закричала Матрена, а я уже бежал к ближайшим кустам, на ходу вырывая из ножен саблю.

До кустов, густо росших возле деревянного тротуара, который мы только что миновали, было метров пятьдесят. Я добежал и с треском вломился в самое густое место, но там никого не оказалось. Хотя мог поклясться, что стреляли именно оттуда. С дороги слышались тревожные крики. Я мельком оглянулся. Стрельцы, прикрывая собой женщин, отступали к Царскому двору. Им навстречу бежали какие-то вооруженные люди.

Убедившись, что с царевной все в порядке, я кинулся обшаривать весь зеленый массив и тотчас же наткнулся на лежащий на земле самострел. Стрелка уже не было. Я поднял оружие и прикинул, куда мог спрятаться арбалетчик. Самым удобным местом отступления казалась тропинка, спускавшаяся прямо от этого места круто вниз и исчезающая за недалекой церковью. Однако я опоздал. Там уже никого не было. Я собрался бросится за стрелком в погоню, но обнаружил, что меня почти не слушается левая рука. К тому же очень болела лопатка, отдавалась болью, как только я пытался поднять онемевшую руку. Было похоже на то, что вчерашний инцидент с покушением, встречей с наемными убийцами не разрешился. Кто-то упорно пытался меня убить. На вчерашних знакомых я не грешил. Они знали, что я хожу в кольчуге и стрелять мне в спину бесполезно. Чтобы чего-то добиться, попасть нужно было только в лицо, чего киллер явно не знал. Хотя его второй, торопливый выстрел и был нацелен в голову, это была обычная случайность.

— Поймал? — поочередно спрашивали меня подбегающие со стороны Царского двора люди. И разочаровано рассматривали брошенный арбалет.

— Плохой самострел, — определил кто-то из разбирающихся в оружие стрельцов, — из такого кольчугу не пробить.

Тут же, подтверждая способность наших людей к обобщенным суждениям, среди любопытных завязался диспут о качестве оружия. Все это очень напомнило мне спор двух мужиков в поэме Гоголя «Мертвые души» о качестве тележного колеса, докуда оно доедет, до Москвы или до Казани.

— Наша, московская работа, — определил вдумчивый стрелец средних лет. — Кажись, такие делает на Кузнецком мосту Варлам Пугачев.

— Точно, Варламова работа, — поддержал его еще один знаток. — Только у его самострелов тетива таким маховиком натягивается.

Это была хорошая следственная зацепка, и я забрал оружие с собой, чтобы по нему попытаться найти киллера и заказчика.

Между тем народ все подходил, и ранее прибывшие рассказывали новым о том, что здесь произошло, Я бы и сам с удовольствием послушал все версии кровавого преступления с десятком жертв, тела которых только что отнесли в церковь на отпевание. Однако беспокойство за женщин пересилило законное любопытство, и я, стараясь не привлекать к себе внимания, отправился на Царский двор.