Молодые писатели (в частности, Эдуард Лимонов и Саша Соколов) с недоверием относились к вкусившим славы на родине Василию Аксенову, Науму Коржавину, тому же Владимиру Максимову.

Главный редактор газеты «Новое русское слово» Андрей Седых предпринимал откровенно враждебные действия по отношению к газете «Новый американец» Сергея Довлатова, видя в нем конкурента, который может отобрать у него читателя.

Особняком со своими восторженными приверженцами держался объявленный классиком при жизни Александр Солженицын.

Нечто подобное можно сказать и об Иосифе Бродском, окруженном многочисленной группой почитателей. Причины разрыва между ним и Василием Аксеновым изложены в предыдущем разделе настоящей книги «Два письма Василия Аксенова к Иосифу Бродскому».

Взаимные претензии писателей эмиграции достигали порой предельной остроты, подтверждением чему служит публикуемая в «Вопросах литературы» непосредственно касающаяся предстоящей конференции в Лос-Анджелесе переписка Василия Аксенова с Владимиром Максимовым и Сергеем Довлатовым, а также оказавшаяся в американском архиве Василия Аксенова переписка Сергея Довлатова с Владимиром Марамзиным.

Нельзя не отметить, что послание Марамзина изобилует скрытыми и явными упреками в адрес Довлатова. Например, в начальной фразе, задающей тон всему письму, Марамзин пишет:

«Я все думал, что наш разговор возымеет какое-то действие, но я вижу, что ты вообще на всех нас поставил крест как на друзьях и союзниках, да и газету-то присылать перестал. Думаю, что причина в том, что тебе ее мне стало присылать – ну, не то что стыдно, а несколько неудобно. В твое оправдание все время твержу себе, что ты, вероятно, действительно ничего в своей газете не можешь, что просто кто-то использует твои журналистские и писательские способности и тихо делает за твоей спиной свои дела.

Ты много говоришь о свободе. На самом деле твоя газета, которой мы все так радовались и помогали бы всеми силами и способами, постепенно и очень четко заангажировалась»[136].

Довлатов отвечает Марамзину жестко, но спокойно:

«Я работаю в независимой демократической газете и буду делать ее так, как считаю нужным, с учетом всех доброжелательных и разумных советов.

В твоем письме часто встречаются формулировки: „Ты напечатал… Ты не захотел опубликовать…“ Это неточность. И очень показательная неточность. Ты исходишь из наличия в газете диктатора, вождя, начальника. Возможно, ты даже представления не имеешь, что такое демократическая форма руководства. Так знай, что моя злополучная должность является выборной, я не стал редактором и не был назначен редактором – а был выбран редактором после того, как ушел Женя Рубин, диктатор и мудак. Мое редакторство требует от меня способности не только выражать свою точку зрения, но и способствовать выражению точек зрения, которые я не разделяю, или разделяю лишь частично.

Я всегда был не религиозным человеком. В какой-то степени религиозное чувство заменялось отношением к литературе, которую я гораздо больше люблю читать, нежели писать. Сейчас я участвую в демократическом производстве, испытывая некоторое подобие религиозного экстаза. Мне доставляет физическое удовольствие согласовывать свои действия с группой людей, которые мне очень близки.

Не буду затевать отвлеченный разговор о демократии. Я, как мог, высказался на общие темы – в газете.

Отвечаю тебе конкретно по пунктам:

1. Я на тебе креста не поставил и тем более – не „забивал никакого болта“. Напротив – очень ценю тебя как писателя, и редкий номер газеты выходит без упоминания твоего имени в самом положительном смысле.

Понятие „союзники“ для меня неприемлемо, ибо я ни с кем не воюю, ни к каким партиям не принадлежу и ни в какие союзы не вступаю.

3. Газеты высылать я не перестал. Последние два комплекта отосланы не авиа, а морем, потому что здесь жутко дорожает почта, одна авиабандероль такого веса стоит восемь долларов, а я отправляю десятку бандеролей и зарабатываю 100 долларов в неделю. Один раз будет перерыв 1–1,5 месяца, в дальнейший темп сохранится.

4. В своей газете я значу столько же, сколько каждый из остальных восьми творческих сотрудников, не больше, но и не меньше. Действительно, вождем я не являюсь и всеми силами души презираю эту роль. Газета выпускается демократическим способом. Приедешь в Америку (чему я буду очень рад) – увидишь, как это делается.

5. В помощи мы, конечно, нуждаемся и с благодарностью приняли бы ее и от тебя, и от Максимова, но не в обмен на принципы, которыми мы руководствуемся.

Действительно, в эмиграции много склок. И ты, и я считаем эти склоки неприятными. То есть оба стремимся к миру. Но ты понимаешь мир как торжество одной точки зрения, а я – как сосуществование и противоборство многих…»[137]

Немаловажным фактом, характеризующим отношения в эмиграции, является отказ участвовать в работе конференции Александра Солженицына, Владимира Максимова и Иосифа Бродского, которые были по существу чуть ли не такими же литературными генералами (эмиграции), как руководители Союза писателей в любимом отечестве (ни в коем случае не хочу здесь приравнять одних к другим в смысле их литературной талантливости – и Солженицын, и Бродский, конечно, были и останутся классиками, да и Максимов – явление совершенно иного масштаба, чем Георгий Марков, Сергей Сартаков или другие представители так называемой секретарской литературы). Ситуация эта являлась своего рода карикатурой на положение дел в литературной метрополии, то есть в Советском Союзе, с предполагаемым соблюдением субординации и негласного табеля о рангах.

Недаром Сергей Довлатов замечает Владимиру Марамзину в уже цитированном письме:

«Это письмо одного политического деятеля другому или одного военного другому военному, скажем, полковника – майору, нарушившему порядок военных действий в разгар боев. Я не политический деятель, не майор, в боях не участвую, и потому окрики из ставки Верховного главнокомандующего кажутся мне оскорбительными».

А Василий Аксенов на упрек в нежелании ввязываться в литературно-политические дрязги отвечает Владимиру Максимову:

«То, что ты называешь „моей позицией“, это отсутствие позиции в этом или более широком скандале. Этой позиции от меня не дождутся».

И это внутреннее достоинство Василия Аксенова и Сергея Довлатова не может не внушать уважения.

[138]