— А ты хитрец! — усмехнулся Сарычев.

— Не без того, жизнь, она такая! — кивнул Васька Кот. — Но самые большие деньги дамочки подавали. Иная бросит золотой да скажет: какой вид у тебя смиренный, а не мог бы ты, молодец, дров у меня нарубить? Я-то понимаю, что к чему, особенно если баба в теле. И говорю, дескать, собой не располагаю, сначала нужно денежку требуемую собрать. А она тогда мне говорит: ты просто пораньше здесь закончи и приходи, а каких копеечек не доберешь, так я тебе добавлю.

— И добавляли? — усмехаясь, спросил Сарычев.

— А как же, — вздохнул бывший послушник, — видно, я с самого начала был очень испорченный человек. Особенно щедра была одна вдова-фабрикантша. Миллионщица! В Париж после революции уехала. Я ее перед отъездом на Невском повстречал… Тогда с «ширмой» работал. Так миллионщица меня с собой звала. Да уж больно я к своему месту привычный, не поехал. Утерла она платочком глаза, и с тех пор я ее больше не видел. Эх, гражданин начальник, если бы ты знал, сколько я у нее дров напилил, — закатил глаза к самому потолку Васька Кот, — трудной была работа, порой едва ноги до кельи доволакивал. Братия-то мне сочувствует, дескать, молишься ты много, от тебя одни кости остались, а мне и признаваться грех.

— Как же тебя из монастыря-то прогнали? — спросил Сарычев, и вновь его взгляд упал на холеные ладони бывшего послушника.

Нетрудно представить в таких пальцах колоду карт, но вот крест? Увольте!

— Однажды архиепископ мимо проходил и пожертвовал золотой. А утром игумен вызывает меня и спрашивает, куда это я золотой подевал? Я туда-сюда, а он на меня епитимью наложил и упрятал в ту самую тюрьму, откуда я сбежал.

— Ладно, об этом поговорим позже, но вот куда золотой-то подевался?

Вид у Васьки Кота оставался смиренный, несмотря на хитринку в глазах. Охотно верилось, что такой человек может нравиться и цветущим дамочкам, и перезрелым барышням.

— Все очень просто, гражданин начальник, — вздохнул бывший послушник, — ларчик-то на ключик закрывался, а я его всякий раз гвоздиком-то и открывал. Вот отсюда у меня и навык выработался. Крупные монеты себе забирал, а меньшие братии относил.

— А с деньгами-то чего делал? Ведь монахам-то деньги как будто бы без надобности? — искренне удивился Сарычев.

— Не скажи, гражданин начальник, — хитро прищурился Васька Кот, — золотые, они всегда нужны У меня на Лиговке барышня проживала, так к ней без пирожного заявляться было нельзя. А потом, сестре отдавал, — заметно помрачнел Кот, — она девка у меня видная… была и одеваться хотела.

Сарычев папироску докурил. Потянулся было за второй, но раздумал.

— Интересная у тебя жизнь, жиган. И в святошах ты побывал, и в преступниках. А все-таки скажи мне, каким ветром тебя в монастырь-то занесло? Неужели призвание почувствовал?

— Какой там! — махнул рукой Васька Кот. — Батюшка у меня большой грешник был. Дважды в тюрьме сидел, один раз бежал. Там он и с мамкой сошелся… У надзирателя выкупил ее за четвертную. Сначала сестрица народилась, а потом и я появился. Так вот, отправил батюшка меня в монастырь для того, чтобы я его грехи замаливал. Да, видно, слишком уж грешен был мой покойный батюшка, ничего из этой затеи не получилось.

Сарычев хмыкнул:

— Что же это он сам-то в монастырь не пошел, а сына отправил собственные грехи замаливать?

Васька Кот лишь неопределенно пожал плечами:

— Теперь-то уж не спросишь. Но говорил, что, мол, будет кому на старости лет исповедаться.

— Ну и как же тебе удалось убежать-то?

Жиган выразительно посмотрел на Сарычева, как бы проверяя, а достоин ли он откровенного ответа, и степенно отвечал:

— А чего не убежать-то? Там ведь, в этой тюрьме, лаз есть, он до самой колокольни идет. Не знаю, для какой надобности он сделан, но о нем и другие монахи знали. Да как-то не убегали, когда игумен на них епитимьи накладывал. Чернецы вообще народ совестливый. Я кирпичи эти разобрал, а дверь для видимости отмычкой открыл, чтобы все думали, что я по коридору ушел. А потом осторожно кирпичи на место уложил и впотьмах на ощупь вдоль стеночки пошел. Ну, до колокольни добрался, а через забор перелезть для меня плевое дело. Правда, штаны порвал о проволоку, но это ничего, — махнул он рукой, — главное, чтобы мясо оставалось целым.

В отличие от уркаганов у жиганов была одна слабость — одежда. Васька Кот не являлся исключением. Он предпочитал все самое модное: клетчатый костюм-тройку, ботинки на тонкой подошве Его можно было бы принять за преуспевающего нэпмана, если бы не тельняшка, что выглядывала из распахнутого ворота. Почему-то именно в них любили форсить жиганы.

— А собаки-то как тебя не задрали? — искренне удивился Игнат Сарычев.

Непонятно почему, но парень ему нравился все больше. Своей раскованностью, что ли? В лице Сарычева он нашел благодарного слушателя и поэтому вошел в кураж.

Вот и на вопрос о собаках Васька Кот громко расхохотался.

— Собаки-то?.. Так они же монастырские! Я этих собак еще щенками помню! Когда я перелезал, так они ко мне ластиться начали.

— Теперь я понимаю, — протянул Сарычев. — А то прямо мистификация какая-то. Дверь открыли, а тебя нет. Мы уж начали сомневаться, уж не дух ли ты! Так что же тебя заставило вернуться? Уж не раскаяние ли?

Игнат Сарычев разглядывал Ваську Кота с легким укором. Так может смотреть только строгий старший брат на провинившегося младшего. После порции подзатыльников можно и доброе слово сказать. Да и для советской власти Васька Кот человек не особо вредный, не меньшевик какой-нибудь, взращенный на белых хлебах, а самый что ни на есть пролетарский.

Губы Васьки Кота скривила ехидная усмешка.

— Не раскаяние, гражданин начальник, каждый кормится, как умеет. А кроме того, как воровать, я больше ни к чему не приучен. — Помолчав, он добавил: — Ну вот разве что еще молиться. Срежешь кошелек, и душу переворачивать начнет. А так помолился самую малость, глядишь, и отпустило.

— Если не совесть, так что тогда? Ты знаешь, что я тебя за твои подвиги могу и к стенке поставить. Время сейчас суровое, церемониться некогда.

Васька Кот лишь отмахнулся и вольно закинул ногу на ногу, штанина задралась, и Игнат увидел его длинные носки, такие же клетчатые, как и брюки.

Васька Кот был парень стильный.

— Пока я на киче парился, какие-то залетные сестрицу мою едва до смерти не затоптали. Теперь она «краской» рыгает. Даже не знаю, сколько и протянет.

— Жаль, — посочувствовал Игнат Сарычев. — Как же это произошло?

— В последнее время к ней один беспонтовый присосался, на «шарманке проезжал»… Не люблю я таких фраеров… Хотел его выставить, да сестру стало жаль… Привыкла она к нему. Не суди меня строго, гражданин начальник, но если бы я того гада достал, то финкой бы его до самой души расковырял.