Шрифт:
Интервал:
Закладка:
* * *
Одна дама сказала М*, что он, как ей кажется, всегда испытывает к женщинам слишком земные чувства. «Всегда, — согласился он, — кроме тех случаев, когда я уже на седьмом небе». Это правда, влюблялся он не слишком пылко, но наслаждение распаляло в нем страсть.
* * *
В бытность г-на де Машо у власти королю представили на утверждение церемониал торжественного собрания вельмож; с тех пор оно всегда происходит в соответствии с этим церемониалом. Людовик XV, г-жа де Помпадур и министры предусмотрели все: королю заранее продиктованы ответы на вопросы первого президента; каждый шаг его расписан в особом мемуаре, где указано: «Здесь его величество хмурится; здесь чело его величества проясняется; здесь его величество делает такой-то жест, и т. д.». Этот мемуар существует и поныне.
* * *
М* говорил.: «Надо уметь пробуждать в людях своекорыстие или подстегивать их самолюбие: обезьяны прыгают лишь тогда, когда видят орех или боятся хлыста».
* * *
Беседуя с герцогиней де Шон[301] о ее браке с г-ном де Жиаком[302] и досадном обороте, который приняла их супружеская жизнь, г-жа де Креки[303] заметила, что ее собеседница могла бы все это предвидеть — слишком уж велика была разница в годах между нею и мужем. «Запомните, сударыня: придворная дама никогда не бывает старой, тогда как чиновник — всегда в летах», — ответила г-жа де Жиак.
* * *
Сын г-на де Сен-Жюльена[304] по приказанию отца представил ему список своих долгов и первой указал там сумму в шестьдесят тысяч ливров, уплаченную им за место советника в бордоском парламенте. Отец решил, что это насмешка, возмутился и стал горько упрекать сына. Однако тот упорно твердил, что в самом деле купил эту должность. «Все произошло, — пояснил он, — в то время, когда я свел дружбу с госпожой Тилорье.[305] Место советника в бордоском парламенте требовалось для ее мужа — лишь на этом условии она соглашалась подарить мне свою благосклонность. Вот я и купил должность, так что у вас нет причин гневаться на меня: я отнюдь не позволил себе смеяться над вами».
* * *
Граф д’Аржансон, человек умный, но без всяких правил и любивший выставлять свое бесстыдство напоказ, говаривал: «Мои недруги напрасно стараются — им меня не свалить: в лакействе меня никто не превзойдет».
* * *
Г-н де Буленвилье,[306] человек неумный и очень тщеславный, весьма гордился синей лентой,[307] положенной ему по должности, которую он купил за пятьдесят тысяч экю. Однажды, щеголяя в этой ленте, он спросил кого-то: «Разве не приятно было бы вам иметь столь высокое отличие?». — «Нет, — возразил собеседник, — но я бы не прочь иметь те деньги, которые вы за него заплатили».
* * *
Маркиз де Шатлю,[308] влюбленный в свою жену как двадцатилетний юнец, был с нею на званом обеде, где все ее внимание поглотил некий молодой и красивый иностранец. Когда встали из-за стола, де Шатлю подошел к жене и кротко стал ее упрекать; тогда маркиз де Жанлис бросив ему: «Проходи, проходи, добрый человек, ты свое уже получил». (Эту фразу обычно говорят нищему, если тот пытается выпросить милостыню вторично).
* * *
М*, признанный образец светскости, говаривал мне, что этим своим качеством он больше всего обязан сорокалетним женщинам, с которыми при случае был не прочь переспать, и восьмидесятилетним старцам, которых умел слушать.
* * *
М* считал, что добиваться житейского успеха ценой тревог, забот, пресмыкательства перед власть имущими и пренебрегать ради него своим умственным и духовным развитием, не более разумно, чем ловить пескаря на золотой крючок.
* * *
Однажды герцоги де Шуазель и де Прален[309] заспорили, кто глупее — король или г-н де Ла Врийер.[310] Прален утверждал, что де Ла Врийер; его собеседник, истый верноподданный, отдавал первенство королю. Вскоре после этого, на заседании кабинета, король отпустил изрядно глупое замечание. «Ну, кто же был прав, господин де Прален?», — осведомился Шуазель.
* * *
Г-н де Бюффон[311] окружает себя льстецами и дураками, которые без зазрения совести расхваливают его. Один из них, отобедав у него вместе с аббатом Лебланом,[312] г-ном де Жювиньи[313] и еще двумя столь же заметными людьми, вечером, за ужином, объявил, что видел в самом сердце Парижа четырех устриц, прилепившихся к утесу. Ему пришлось самому растолковать эту загадку: остальные так и не поняли, что же он хотел сказать.
* * *
Во время последней болезни Людовика XV, которая вскоре привела к смертельному исходу, Лорри,[314] вместе с Борде[315] вызванный к умирающему, употребил в своем врачебном предписании слово «надлежит». Король, уязвленный этим выражением, долго повторял угасающим голосом: «Надлежит! Мне надлежит!».
* * *
Вот анекдот о бароне де Бретейле,[316] который я слышал от г-на де Клермон-Тоннера.[317] Барон, проникшийся к Клермон-Тоннеру симпатией, стал выговаривать последнему за то, что тот редко выезжает в свет.
— Но я слишком беден, — возразил г-н де Клермон.
— Займите денег — у вас такое имя, что когда-нибудь вы их вернете.
— А если я до тех пор умру?
— Не умрете.
— Надеюсь, но это все-таки может случиться.
— Ну, что же, значит умрете не расплатившись. Не вы первый.
— Но я не хочу умереть несостоятельным должником.
— Сударь, в свете нужно бывать: человеку с таким громким именем все пути открыты. Эх, будь у меня такое же!..
— А мне вот от моего никакого проку.
— Сами виноваты. Я, например, призанял когда-то и, как видите, ушел достаточно далеко, а ведь я — пустое место.
И барон несколько раз повторил это слово к вящему изумлению слушателя, не понимавшего, как можно так отзываться о самом себе.
* * *
В течение всей революции Кайава[318] занимали только тяжбы драматургов с театрами. В разговоре с литератором, знакомым со многими членами Национального собрания, он посетовал на то, что оно медлит с соответствующим декретом. «Неужели вы полагаете, — возмутился его собеседник, — что у Собрания одна забота — печься об исполнении пьес в театре?». — «Конечно, нет, — возразил Кайава. — Ему следует подумать и об их издании».
* * *
До того как стать признанной фавориткой, г-жа де Помпадур, гоняясь за Людовиком XV, не пропускала ни одной королевской охоты; наконец, король соблаговолил прислать г-ну д’Этиолю[319] оленьи
