Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Г-жа де Жанлис состояла в связи с г-ном де Сеневуа. Как-то раз во время туалета, когда у нее сидел ее муж, является какой-то солдат и просит ее похлопотать за него перед г-ном де Сеневуа, его полковым командиром, которого он тщетно просит об отпуске. Рассерженная подобной наглостью, г-жа де Жанлис объявляет, что г-н де Сеневуа не из числа ее близких друзей, словом, отвечает отказом. Солдат направляется к двери, но г-н де Жанлис останавливает его и говорит: «Попроси увольнения в отпуск от моего имени, а если Сеневуа откажет, предупреди, что тогда я уволю его».
* * *
М* нередко рассуждал о любви как закоренелый распутник, хотя, в сущности, был человек деликатный и способный на сильное чувство. Поэтому кто-то сказал о нем: «Он прикидывается беспутным, чтобы не встречать отказа у женщин».
* * *
При вести о взятии Маона[320] герцогом де Крийоном[321] г-н де Ришелье заметил: «Когда-то я взял Маон только благодаря легкомыслию, но Крийон, кажется, превзошел в этом даже меня».
* * *
В битве не то при Року, не то при Лауфельде[322] под юным де Тианжем[323] убило лошадь, а его самого отбросило в сторону, хотя и не ранило. «Ну, что, малыш Тианж, сильно испугался?», — спросил его маршал Саксонский.[324] «Так точно, господин маршал, — ответил молодой человек. — Я очень боялся, как бы не пострадали вы».
* * *
Вольтер говорил про «Антимакиавелли»,[325] сочинение короля прусского: «Он плюет на блюдо, чтобы отбить у других охоту к еде».
Кто-то поздравил г-жу Дени[326] с удачным исполнением роли Заиры.[327] «Что вы! Для этого нужны молодость и красота», — отозвалась г-жа Дени. «Ах, сударыня! — простодушно воскликнул поздравитель. — Вы только что доказали противное».
* * *
Г-н Пуассонье,[328] врач по профессии, вернувшись из России, отправился в Ферне[329] и стал упрекать Вольтера за преувеличенные похвалы этой стране. Спорить Вольтеру не захотелось, и он с наивным видом ответил: «Что поделаешь, друг мой! Я — человек зябкий, а русские дарят мне такие превосходные шубы».
* * *
Г-жа де Тансен говаривала, что умные люди делают много житейских промахов, ибо полагают, будто свет не так уж глуп или, по крайней мере, менее глуп, чем он есть на самом деле.
* * *
Некая женщина вела тяжбу, которую должен был рассматривать дижонский парламент. Она поехала в Париж и обратилась к хранителю печати[330] (1784 г.) с просьбой посодействовать ей в ее справедливых притязаниях: одной его записки достаточно, чтобы она выиграла процесс. Хранитель печати ответил отказом. В женщине этой приняла участие графиня де Талейран, похлопотавшая о ней у хранителя печати. Новый отказ. Г-жа де Талейран заручилась поддержкой королевы, и та самолично переговорила с сановником. Опять отказ. Тогда графиня вспомнила, что хранитель печати очень добр к ее сыну, аббату де Перигору,[331] и заставила последнего написать ему. Еще раз отказ, хотя и весьма учтивый. После этого приезжая просительница, отчаявшись, решила предпринять последнюю попытку в Версале. Она отправляется туда рано утром, но в почтовой карете бедняжке вскоре делается дурно, она слезает в Севре и продолжает путь пешком. Какой-то мужчина вызывается показать ей дорогу полегче и покороче, она дает согласие, на ходу рассказывает провожатому свою историю, и тот обещает ей: «Завтра ваша просьба будет удовлетворена». Женщина удивленно и недоверчиво качает головой. Она вновь является к хранителю печати, вновь получает отказ и тут же собирается уезжать. Однако недавний попутчик уговаривает ее переночевать в Версале. Утром он приносит ей нужную бумагу. Это — некий г-н Этьен, письмоводитель одного из столоначальников.
* * *
Повстречав в Опере маленькую Лакур, герцог де Ла Вальер[332] удивился, почему на ней нет бриллиантов. «Потому что бриллианты — это орден Святого Людовика для женщин моего звания», — ответила она. После этого остроумного ответа герцог без памяти влюбился в нее. Их связь длилась долго. Лакур держала его под башмаком с помощью тех же уловок, какими г-жа Дюбарри кружила голову Людовику XV. Она, например, срывала с него синюю ленту, бросала ее наземь и приказывала: «А ну-ка, герцог, а ну-ка, старая рухлядь, стань на нее коленями!».
* * *
Саблиер, известный игрок, угодил однажды под арест. Это привело его в такое отчаяние, что он собирался было покончить с собой. Когда Бомарше[333] стал его отговаривать, он воскликнул: «Подумать только, сударь, я посажен за какие-то двести луидоров! Все друзья покинули меня, а ведь это я научил их плутовать в игре. Чем были бы без меня Б*, Д*, Н*? (все эти люди живы и поныне). В довершение всех моих унижений мне стало не на что жить, и я вынужден пойти в полицейские шпионы!».
* * *
Одного английского банкира — звали его не то Сер, не то Сейр — обвинили в заговоре, цель которого похитить и увезти в Филадельфию короля (Георга III[334]). Представ перед судом, он заявил: «Я отлично знаю, зачем королю нужен банкир, но не понимаю, зачем банкиру может понадобиться король».
* * *
Английскому сатирику Донну[335] посоветовали: «Бичуйте пороки, но щадите их носителей». — «Как! — изумился он. — Осуждать карты и оправдывать шулеров?».
* * *
Г-на де Лозена[336] спросили, что он ответил бы своей жене (а он не виделся с ней уже лет десять), если бы она написала ему: «Я обнаружила, что забеременела». Он подумал и сказал: «Я послал бы ей такую записку: „Счастлив узнать, что небо наконец-то благословило наш союз. Берегите себя, а я сегодня же вечером явлюсь засвидетельствовать вам самые горячие свои чувства“».
* * *
Г-жа де Г* так рассказывала мне о последних минутах герцога д’Омона:[337] «Все это произошло скоропостижно. За два дня до смерти господин Бувар[338] позволил больному все есть, а в день кончины, всего за два часа до смерти, герцог был таким же, как в тридцать лет, вернее, каким был всю жизнь. Он велел принести своего попугая, сказал: „Смахните пыль с этого кресла и давайте посмотрим две новые мои вышивки“; словом, мозг его и мысль работали как обычно».
* * *
М*, который, изучив высшее общество, предпочел покинуть его и уединиться, объяснял это тем, что если вдуматься в светские условности и в отношения людей высокопоставленных с людьми незнатного происхождения, то сразу станет ясно: хотя первые
