На столе лежало порядка двадцати писем, в основном во вскрытых конвертах.

— Начнем, пожалуй, — сказала Анна-Мария, после чего они с Фредом Ульссоном, надев резиновые перчатки, приступили к чтению.

Свен-Эрик сжал руки в замок и положил их на стол. Его усы, в обычном состоянии похожие на пышный беличий хвост, стояли торчком и больше напоминали щетку. Вид у Свена-Эрика был такой, будто он вот-вот кого-нибудь убьет. Он медленно надел свои резиновые перчатки, словно готовясь к выходу на боксерский ринг.

Одно за другим полицейские просматривали письма. Большинство из них было от прихожан, обращающихся к священнику со своими бедами. Речь шла о разводах и смертях, супружеских изменах и проблемах с детьми.

Анна-Мария показала бумагу.

— Это невозможно читать! — возмутилась она. — Как будто этими страницами обворачивали мокрый телефонный провод.

— Дай сюда, — протянул руку Фред Ульссон.

Сначала он поднес листок так близко к лицу, что тот почти коснулся носа, а затем стал медленно отводить его от глаз и в конце концов принялся читать письмо, держа его на расстоянии вытянутой руки.

— Это вопрос техники, — сказал Фред Ульссон, то щуря глаза, то широко раскрывая их. — Сначала видишь маленькие слова типа «я» или «да», а потом восстанавливаешь текст, исходя из них. Я займусь этим позже.

Ульссон отложил это письмо и вернулся к тому, которое читал раньше. Фред любил такую работу: рыться в компьютерных базах, сортировать, сверять списки, искать людей, не имеющих постоянного места жительства. «Истина где-то рядом», — говорил он в таких случаях, усаживаясь за стол. Фред задействовал свои обширные связи в адресных бюро и разных социальных организациях, ему помогало множество информаторов.

— А это что такое?

С этими словами Фред Ульссон показал коллегам письмо, написанное на розовом листке бумаги с изображением скачущей лошади с развевающейся гривой.

— «Твое время пришло, Мильдред, — прочитал он. — Скоро правду о тебе узнают ВСЕ. Ты проповедуешь ЛОЖЬ и живешь во ЛЖИ. И от твоей ЛЖИ многие устали». Так, так, так…

— Положи в пакет, — сказала Анна-Мария. — С самых интересных мы снимем копии и пошлем в ГКЛ…[21]О черт!

Фред Ульссон и Свен-Эрик Стольнакке, как по команде, подняли глаза.

— Взгляните на это!

Анна-Мария показывала коллегам развернутый листок бумаги.

Это был рисунок, изображающий болтающуюся в петле женщину с длинными волосами. Вокруг ее тела извивались языки пламени, сзади виднелся могильный холм с крестом. Рисунок, без сомнения, был выполнен умелой рукой. «Не профессионал, но довольно искусный художник-любитель», — подумала Анна-Мария.

— Что там написано внизу? — спросил Свен-Эрик.

— «Твой час близок, Мильдред!» — прочитала в ответ Анна-Мария.

— Это же… — начал Фред Ульссон.

— Немедленно в Линчёпинг, в лабораторию! — разволновалась Анна-Мария. — Там могут быть отпечатки… я позвоню им и скажу, что это срочно.

— Займись этим сейчас, — согласился Свен-Эрик, — а мы с Фредом разберем остальные.

Анна-Мария положила рисунок и конверт, в котором он был, в отдельные пластиковые пакеты и быстро вышла из комнаты. Фред Ульссон сосредоточенно склонился над оставшейся кучей.

— А вот еще лучше. — Он вытащил очередной листок и поднес его к глазам. — Здесь написано, что она чертова истеричка и мужененавистница и «мы еще доберемся до тебя, проклятая сука, остерегайся, иначе не видать тебе собственных внуков»… О каких внуках идет речь, у нее ведь как будто не было детей?

Свен-Эрик все еще смотрел на дверь, за которой скрылась Анна-Мария. Целое лето эти бумаги пролежали в сейфе, в то время как он и его коллеги ощупью искали хоть какую-нибудь зацепку.

— Чертов пастор, — выругался он. — Как он мог утаить от меня, что у Мильдред Нильссон был свой собственный сейф в консистории!

Фред Ульссон молчал.

— Я просто горю от нетерпения прижать этих господ к стенке! — продолжал возмущаться Стольнакке. — Чем мы здесь занимаемся, в конце концов!

— Но ведь Анна-Мария обещала Ребекке Мартинссон… — начал Фред Ульссон.

— Однако я ничего никому не обещал, — прошипел Свен-Эрик и так ударил ладонью по столу, что тот затрясся.

Потом он поднялся и развел руками.

— Не волнуйся, — обратился Свен-Эрик к Ульссону. — Я не наделаю глупостей. Просто мне… я не знаю… надо собраться с мыслями.

С этими словами Стольнакке покинул комнату, громко хлопнув дверью.

Фред Ульссон облегченно вздохнул и вернулся к письмам. Он любил работать в одиночку.

Пастор Бертил Стенссон и его помощник Стефан Викстрём осматривали в консистории сейф с бумагами Мильдред Нильссон. Ребекка Мартинссон вернула им все ключи.

— Держи себя в руках, — повторял Бертил Стенссон, — не забывай о…

Он оборвал фразу и кивнул в сторону кабинета, где сидели секретарши. Стефан Викстрём посмотрел на своего шефа. Лицо пастора приняло озабоченное выражение: морщины разгладились, а рот сжался в куриную гузку. На Стенссоне была дорогая ярко-розовая рубашка — выбор дочери. Она гармонировала по цвету с его загорелой кожей и взъерошенной седой шевелюрой, однако низенький и плотный пастор походил в ней на золотистого хомячка.

— Где письма? — спросил Стефан Викстрём.

— Может, она сожгла их? — предположил пастор.

— Мне она говорила, что хранит их. — Голос Викстрёма выдавал его волнение. — Что, если они попали к кому-нибудь из членов «Магдалины»? Что я скажу своей жене?

— Ничего не говори, — спокойно ответил Бертил Стенссон. — Я свяжусь с Эриком. В конце концов, ему надо передать ее драгоценности.

Оба замолчали. Стефан Викстрём смотрел на шкаф. Он надеялся достать из сейфа письма Мильдред и наконец вздохнуть с облегчением. Но теперь… Она держала его за горло так же крепко, как и при жизни.

«Чего ты хочешь от меня, Господи? — мысленно взмолился Стефан. — Сказано, что Ты каждому даешь крест по силам его, но я доведен до предела».

Он чувствовал себя в ловушке. Его загнали в угол, — Мильдред, его жена, его начальник, требующий, чтобы он только отдавал, ничего не получая взамен. После смерти Нильссон он особенно остро ощущал давление со стороны Бертила. Если раньше ему казалось, что пастор относится к нему, как отец к сыну, то теперь он видел другое. Он у Стенссона под каблуком. Он читал в глазах секретарш все, что говорил о нем пастор за его спиной; глядя на них, он будто слышал голос Бертила Стенссона: «Стефану сейчас тяжело. Он гораздо чувствительнее, чем можно подумать». «Чувствительнее» значит «слабее». Не осталось незамеченным и то, что пастор стал посещать его службы. Так или иначе, но об этом быстро узнали все. Стефан чувствовал себя униженным и беспомощным.