Если я склонен к сентиментальным, ностальгическим чувствам, значит, есть и другие люди, не лишенные нормальных реакций. Честно говоря, я был уверен, что, написав эти сонеты, совершил дерзкий, непростительный поступок. Большинству друзей, правда, стихи понравились, но были и те, кто промолчал. А провозвестник всяческой литературной крутизны В. Курицын посвятил разбору этих сонетов огромную статью, где довольно забавно доказал, что Кибиров не так простодушен. Автор, по его мнению, позволил себе авангардный жест.

Конечно, я лукавлю, говоря о безыскусной сентиментальности своих сочинений. Для того чтобы дорогие мне темы не выглядели профанацией, я использую приемы постмодернизма. Вменяемый читатель понимает, что имеет дело уже не с Асадовым и не с Доризо…

— В цикле «Памяти Державина» спародированы стили нескольких поэтов — от Фатьянова до Окуджавы. Вы относитесь свысока ко всему советскому периоду русской литературы?

— Не скрою, меня всегда возмущала двойная оценка, когда речь заходила о литераторах советской эпохи. Для того чтобы определить их место в нашей культуре, критик заведомо убирает мировую и предшествующую революции русскую литературу. Тогда получается, что А. Межиров — великий поэт. По сравнению с кем? По сравнению, скажем, с Фатьяновым и Куняевым. А если творчество того же Межирова ввести в контекст великой русской, эмигрантской словесности и литературы андерграунда, который возник у нас еще в 30-е годы, начинает складываться иная картина. По мне лучше быть букашкой, но в ряду с Кантемиром и протопопом Аввакумом, чем выморочной фигурой в этой невзрослой, детсадовской советской культуре.

— Вы тоже похоронили советскую литературу?

— Я никогда не пытался, как говорят блатные, отмазаться. Забыть 70 лет и начать все сначала? Это было бы серьезной ошибкой. Соцреализм возник не на пустом месте, и не Горький тому виной. Соцреализм из Чернышевского и Златовратского вышел. Советский период — это продолжение тех тенденций, которые всегда были присущи русской литературе. Приобретали они, правда, чаще карикатурные формы благодаря известным политическим деформациям. Романтика революции обернулась, увы, пошлостью, скукой и кровью как в жизни, так и в культуре.

— В последней книжке присутствует тема проигравшего человека. Ирония, которая была всегда беззлобной в ваших стихах, становится более колкой, обостряет наблюдения и состояние лирического героя. Вы себя не причисляете к такому типу людей?

— После 40 лет каждый мужчина чувствует себя если не проигравшим, то слегка побитым. Это вполне нормально, хотя от жизни и от близких людей получаю тепла гораздо больше, чем сам способен отдать. Но, когда я думаю о традиционной, высокой культуре, меня не покидает тревога и ощущение зыбкости. Действительно, нет уверенности, что для наших детей литература будет значить то же, что и для нас. Я не знаю, плохо это или хорошо. Возможно, аудио и видеокультура, культура массовых коммуникаций ничуть не хуже. Я знаю только одно — я люблю вот эту, наверное, уходящую культуру, и в никакой другой мне места нет.

— Р. Быков недавно с горечью сказал, что из-за полной и окончательной победы массовой культуры наша словесность оказалась в своего рода резервации. А вот ваших коллег беспокоит другое — собственная ниша в современной социальной иерархии. Общество разделилось на богатых, бедных и людей со скромным достатком. Последние две группы поставлены в прямую зависимость от первой, считает часть писателей. Кто же они теперь, недавние властители дум, порядком утратившие в эпоху реформ материальный и моральный капитал?

— Я стараюсь смотреть открытыми глазами и на себя, и на советскую интеллигенцию, к которой принадлежу. На протяжении десятилетий считалось, что поэт — это вершина культуры и вообще вершина жизни. Независимо от того, какая судьба ему уготована. Скорее всего, печальная, трагическая. И поскольку подростковые представления очень живучи, то до недавнего времени эта уверенность во мне оставалась. В последние годы я понял, что сочинение стихов — это, конечно, самое важное дело. Для меня. А для обыкновенного человека, коих большинство, куда авторитетнее фигуры священника, врача, адвоката. Это нужно принять растерявшимся писателям. Не скулить и не ждать особого уважения общества к собственной персоне.

Государству больше нечем заняться, как материально поддерживать замечательных писателей? Если государство мне предложит, я наверняка не откажусь. Но у меня язык не поворачивается требовать льгот и пособий.

В прессе уже много говорилось о том, что создатели официальной советской литературы являлись привилегированной кастой. На долю других — неофициальных — выпадали гонения и бытовая неустроенность. Но душевный комфорт у тех, кто не пострадал в годы сталинских репрессий, был величайший. Ведь ты — один из избранных. И советское общество поддерживало их реноме.

Сейчас выясняется, что в условиях свободы безбедно могут жить лишь единицы. Конечно, это печально. Однако невзирая на это обстоятельство, свобода остается безусловной ценностью. И стыдно на нее роптать. Я вспоминаю, как возразил С. Гандлевский коллеге, жалующемуся на маленькие тиражи и падающий интерес к текущей литературе: самые большие тиражи были в 1937-м. С его словами не поспоришь — это правда. Только не стоит забывать и про другую правду 1937 года. Короче, не надо поддерживать, не надо.

— Вы называете свое поколение неповзрослевшим. А что мешало повзрослеть, ведь не так уж просто жилось нынешним сорокалетним?

— А взрослеют не от трудностей. Взрослеют от ответственности. Ответственность возможна только при свободе. А поскольку поворот к правильной жизни произошел, когда нам уже было за тридцать, то и в себе, и в большинстве своих сверстников я вижу инфантилизм, неспособность принимать решение, неготовность самому отвечать за свою судьбу, желание спрятаться. Нынешние 25-летние выглядят зачастую гораздо взрослее, чем мы. Дай им Бог.

Никто и мне не мешал овладевать какой-нибудь специальностью. После окончания пединститута, в котором проучился почти 10 лет, я столько же проработал в НИИ искусствознания, в секторе социологии культуры. За это время я мог бы стать профессиональным социологом, замечу, без всякого труда, если бы внимательно слушал, что говорили ученые люди на заседаниях. Но мне было лень даже прислушаться. В эти часы я не думал о великом и даже не сочинял стихов. Я ленился и гордился всю жизнь, теперь должен за это отвечать.

— Вы — поклонник нормального течения жизни и безусловных ценностей: любовь, благодарность женщине, счастье отцовства, приятие мира. Может быть, вы демонстрируете новую роль поэта в современном мире? Он уже не бунтарь и даже не артист? Он — мудрый рассказчик и учитель?

— У нас люди не хотят выполнять свои роли, что свидетельствует все о том же инфантилизме. Сорокалетние, а то и шестидесятилетние дядьки пытаются фигурировать в молодежной субкультуре и готовы ходить на дискотеки в ночной клуб «Утопия». Это стыдно и глупо. Пусть у