Однако он едва заметно кивнул Саманте.

Итак, после трехчасовых безрезультатных переговоров команда Корпорации ушла из «Плазы», опять по двое-трое, оставив Саманту продолжать разговор с Вальдхаузеном. Она подалась вперед, скрестив ноги, а он утонул в мягком кресле. Дождь прекратился, сквозь тяжелые облака пробивалось солнце. Мне хотелось пройтись до здания пешком, но Моррисону было больно идти на протезе больше двух кварталов. Поэтому мы с Билзом и Моррисоном сели в такси.

– Вам не следовало оставлять ее с ним, – сказал Билз с переднего сиденья, раздраженно одергивая манжеты рубашки. – Это может оскорбить остальных. Это с самого начала задает неверный тон! Все будет нестабильно по определению. Мы запланировали десять – четырнадцать дней переговоров, так? Нужно несколько дней на то, чтобы разогреться, притереться и так далее. И мы должны садиться за стол все вместе, а не Саманта и...

– Если Вальдхаузен доволен, то остальные парни из «Ф.-С.» тоже будут довольны, – прервал его я.

– Да, но что она делает? - возразил Билз.

Такси застряло в пробке, и водитель начал нервничать.

– Ты ведешь себя так, словно они сейчас трахаются в номере гостиницы, – с отвращением бросил я.

– Они вполне способны на это, о чем я и говорю.

– А вот и нет, – сказал я ему, доставая из кармана таблетки, нейтрализующие кислоту. – Саманта прекрасно знает, что делает. Я ее знаю лучше, чем ты. Ей в миллион раз интереснее провести эту сделку, а не трахаться с каким-то немцем. Она ищет пути к разговору, Эд. Неужели это не очевидно? Она быстро поняла, что атмосфера не очень благоприятная. Может, нас просто собралось слишком много. Больше никому не удалось наладить с ними контакт. Нам нужно установить дружеские связи, Эд. Так что если есть какие-то преимущества...

– Я совершенно не согласен, – прервал меня Билз, и его изрезанное складками лицо покраснело. – Это заставляет нас выглядеть мелкими, недисциплинированными...

– Водитель! – заорал Моррисон, хлопнув здоровой рукой по сиденью. – Останови машину!

Машина резко подъехала к тротуару.

– Эд! – яростно выплюнул Моррисон через спинку переднего сиденья. – Если бы у тебя был зад, как у Саманты, ты делал бы то же самое, и мы все это знаем, – при условии, что я это одобрил бы. Так что нечего пыжиться. – А ты, – тут он повернулся ко мне, – тебе надо нашептывать на ушко Президенту, что нам необходима эта сделка, а не разъезжать в такси, споря с Эдом. – Он обвел взглядом нас обоих. – А теперь оба выкатывайтесь из этого долбаного такси и оставьте меня в покое!

И мы послушались – немедленно, не сказав ни слова. Моррисон выбросил из окна мой зонтик, и такси умчалось. Мы с Билзом посмотрели друг на друга. Я бросил в рот пару таблеток.

– Слишком большое напряжение, Джек? – ухмыльнулся Билз.

Если ваши враги считают, что могут безнаказанно вас оскорблять, значит, они начали действовать против вас.

– Да, Эд, – ответил я ему. – Я напрягаюсь. Меня напрягают люди. Но по крайней мере я знаю, где у меня напряжение, – в желудке. Не в голове, не в грудной клетке, не в пояснице, и, к счастью – ты ведь согласишься, Эд? – не в заднице.

Он начал было что-то говорить, но передумал – и резко свернул к зданию Корпорации. Я поднял зонтик и с чувством добродетельного удовлетворения стал смотреть ему вслед. Но сейчас я понимаю, что просто совершил ошибку, не распознав врагов. Не из-за Билза у меня начались неприятности.

Позже в тот же день, когда я писал записку для аналитического отдела, запросившего сведения о том, во что может обойтись постройка пятидесяти кинотеатров на Кубе, Хелен сказала мне, что звонит некая миссис Розенблют и настаивает на разговоре со мной.

– Я не знаю никакой миссис Розенблют.

– Она говорит... Ох, я не понимаю, что именно она говорит.

– Соедини меня с ней.

– Я говорю с мистером Джоном Уитменом? – прозвучал немолодой голос, когда Хелен переключила звонок.

– Да.

– И это – ваше место службы, мистер Уитмен? Вы здесь работаете?

– Да. Могу я узнать, почему вас это интересует?

– Вы можете мне сказать адрес, по которому находится ваше место работы? – продолжала она недоверчиво.

Я дал его ей.

– Да, это верно. А теперь, мистер Джон Уитмен, могу я спросить, сколько вам лет?

– Мне тридцать пять, – ответил я.

– Могу я узнать, женаты ли вы? Есть ли у вас дети, мистер Уитмен?

– Это очень личные вопросы.

– Ну, – протянула она, гнусавя, как стареющая еврейская матрона, прекрасно знающая свое место в мироздании, – у меня есть причина их задавать.

– Моя жена погибла примерно четыре года назад, – ответил я, слыша свой голос словно издалека. Всякий раз, когда я говорил это, я видел серое лицо Лиз в морге и вспоминал откровенную наготу ее тела, лежащего в стальном ящике для трупов. – У нас не было детей, – добавил я. Телефон несколько секунд молчал. – Миссис Розенблют, я не понимаю, зачем вы мне позвонили. Чем я могу быть вам полезен?

– У меня здесь молодая женщина с дочерью...

– Долорес и Мария?

– Да, их зовут именно так.

– У них все в порядке? – встревоженно спросил я.

– Пока – да.

– Где они?

– А зачем вам это знать? – спросила она настороженно.

Я быстро рассказал ей, как впервые увидел Долорес и Марию в подземке, потом упомянул о своей попытке найти Долорес работу и временное жилье. Я объяснил, что произошло в здании Ахмеда – как я это понимал, – и добавил, что с тех пор я не знал, где находятся Долорес и Мария.

– Так я понимаю, что не вы причина их бед?

– Решительно нет. Это Долорес попросила вас мне позвонить?

– Нет.

Я секунду подумал.

– Тогда это значит, что у нее осталась моя визитная карточка.

Тут миссис Розенблют с огромным облегчением решила, что может мне доверять.

– Да, это так. Она – Долорес, мать, – очень утомлена, кажется. Она почти ничего не сказала, когда я разрешила ей лечь на свободную кровать. И я стала искать какую-то информацию о ней и нашла вашу карточку. Девочка кашляет, но в остальном кажется здоровой. Но им нельзя здесь оставаться, понимаете ли. Мне очень жаль, что я не могу их оставить у себя. Я должна сегодня ехать в гости к сестре. Но я не могу просто выгнать их обратно на улицу. Я – социалистка, я считаю, что человек обязан заниматься проблемами общества. Они – не уличные люди, если вы понимаете, о чем я. – Она говорила быстро и взволнованно. – Я нашла бедную девочку сегодня утром на Вашингтон-сквер, где гуляю каждый день в восемь. Она подошла ко мне. Ее мать спала на соседней скамейке. Я просто взяла их домой, просто решила, что сделаю это. Но мне нужно найти какого-то человека, которому можно доверять. Долорес ничего не говорит о семье или друзьях. Она и о вас не сказала...