Возвращаясь к оппозиции надежности и удобства, или юзабилити, представленной ранее[55], можно отметить, что серия различных архитектурных и организационных типажей – лаборатория, кабинет, хижина и т. п., – не просто по-разному апроприируют пространство этой оппозиции, но и рефлексивно переводят один параметр в другой. Действительно, «дом» как таковой (отсюда пресловутый «дом бытия») является наиболее общей формальной границей надежности и удобства, своего рода экономизируемым пределом, обещающим, по крайней мере у Хайдеггера, возможность не-экономить ни на том ни на другом, то есть получить и то и другое, и максимальную надежность/безопасность, и максимальную пригодность для жизни. Такой максимум, конечно, возможен лишь за пределами экономии, однако движение Хайдеггера все же остается – пока он занят деструкцией метафизики, построением фундаментальной онтологии и т. д. – экономизирующим, то есть ему приходится выбирать одно в пользу другого, идти на компромисс, и этот компромисс никогда не удовлетворяет. В пространстве двух осей – надежности и юзабилити – «обычный» дом представляется нерефлексивной границей, машиной сопряжения двух членов оппозиции, тогда как собственно модернистские эксперименты открыто конструируют «дома» как формальные машины по такому сопряжению, ставящие четко определенные цели и обладающие определенной телеологией.

Так, уже упомянутая «нора» Кафки – машина перевода удобства (движения, перепланирования и т. п.) в безопасность, то есть такое применение оператора открытости (многочисленных входов и выходов), которое нацелено на максимизацию одного параметра (безопасности) за счет другого (удобства), однако такая максимизация, по Кафке, может достигаться не жертвой (например, простейшим сокращением открытости), а, напротив, усилением, увеличением удобства (каковое удобство, правда, формально сводится лишь к открытости, не обещая никакого прибавочного комфорта). Рефлексивная «канализация» открытости в безопасность создает, однако, эффект, превращающий «нору» в своего рода симметричный двойник «бытия», с ним никогда не совпадающий: нора делается максимально открытой, но лишь для того, чтобы было больше возможностей контролировать ее безопасность, тогда как в бытии открытость должна коррелировать с безопасностью без подобного рефлексивного освоения одного члена оппозиции другим. Кафка создает парадоксальную структуру максимизации, в которой любое удобство тут же коннотируется удобным сохранением самого этого удобства, что тут же делает исходное, «данное», удобство не слишком удобным: можно, скажем, сидеть за столом удобно, но предполагается, что сидеть за ним можно только для того, чтобы сохранять само удобство такого положения, позы и осанки, и это оказывается не слишком-то удобным. «Нора» – это место тренировки онтологической осанки, которая принципиально отличается от хайдеггеровской «настройки» или Stimmung’а. Если последняя говорит о возможности фоновой корреляции удобства и безопасности, то осанка, само появление осанки как концепта, свидетельствует о таком отношении к залогу удобства, которое оборачивается исключительно его сохранением в неприкосновенном виде. Возможно, правильная осанка действительно позволяет эффективнее и удобнее работать, прежде всего, с собственным телом или им самим, то есть осанка – условие базового удобства, ловкости, мастеровитости и элементарного юзабилити. Но в то же время в осанку уже вписана забота о самом этом удобстве, которая создает специфическую для Кафки – и довольно юмористическую – критику этого удобства, момент некоторой неприменимости осанки в той форме, в какой ее надлежит поддерживать, но, возможно, не практиковать. Есть определенная разница между «стоять в просвете бытия» и «держаться прямо» (или «держать спину прямой»), и вопрос в том, в каком практика осанки, свойственная второму, распространяется на первое. Открытость норы в общем смысле предполагает максимизацию удобства, то есть, прежде всего, входов и выходов (в том числе внутри дома, который постоянно перепланируется), но поддержание такой открытости в открытом состоянии становится главной задачей «норы», не только смещающей кривую надежности и юзабилити к надежности, но и осложняющей решение их уравнения в целом. Поддерживая осанку как условие удобства («со временем эта поза станет максимально удобной, так что вы даже перестанете ее замечать»), мы неизбежно жертвуем удобством, поскольку последнее отстраняется от собственной практики – так, житель норы все больше вынужден жить за пределами своего дома, обходя его по периметру и проверяя сохранность контура открытости и закрытости.

Максимально приближаясь к хайдеггеровскому бытию, нора от него в то же время неуловимо отдаляется, поскольку неизбежно выносит на первый план то, что должно было оставаться на заднем – саму операцию открытости и закрытости, которая легко обращается сама на себя (как поддержать открытость открытости, если она грозит понижением безопасности?). Другие модернистские типологии – лаборатория, кабинет и хижина – располагаются в других точках этого пространства двух переменных, прочерчивают другие траектории, выполняя разные функции. Лаборатория, в этих терминах, делает ставку на саму экономию безопасности и удобства, то есть проводит эту формальную границу, обеспечиваемую самим существованием двух переменных, в гипотетической хаотической среде бесконечных подключений и соединений (кантовского «многообразия»), в травелогах и не слишком осмысленных экспериментах Александра фон Гумбольдта. Проблема лаборатории – оставить такую открытость, которая не была бы заранее обеспечена безопасностью, но в то же время не была бы и предельно неудобной в силу своей избыточности. «Калькуляция», ненавидимая Хайдеггером, возникает не как абстрактный способ отношения к сущему, а как решение внутри рассматриваемой оппозиции, обеспечиваемое опять же особым «решением» открытости и закрытости: калькуляция – это применение открытости в целях надежности, которое позволяет фиксировать любое «более открытое» или «иначе открытое» как отклонение, нарушение или, напротив, пример и образец. Посчитать – значит открыть открытое так, чтобы можно было открыть его еще раз. В лаборатории не может быть дверей, приборов или шлюзов, которые раз открываются, а потом застревают, заклинивают, то есть это способ такого продления и поддержания открытости, который обосновывается не кафкианской рефлексией, а повторением: открыть открытое – не значит его тренировать, это значит просто иметь возможность открыть его еще раз. Цифровые механизмы являются в этом смысле логичным продолжением лабораторий, а не просто счетных устройств: их шлюзы работают в режиме нулевого трения, то есть открытое раз может открыться и во второй раз.

Хижина и кабинет, однако, стремясь сохранить лабораторию как формальную машину надежности и удобства, желают отказаться от их балансировки. Конечно, хижина помечается, прежде всего, как нечто «надежное», в отличие от обычного дома или квартиры, причем такая надежность должна обещать едва ли не максимальную корреляцию с удобством. Однако, по сути, в ней игра открытости и закрытости не открывается, как в лаборатории и «норе», а, напротив, закрывается, то есть открытое раз не требует повторного открытия и в то же время не требует рефлексивного контроля, не создает систему обратной связи по образцу норы: жить в хижине – значит максимизировать безопасность за счет удобства, не предполагая, что тут вообще есть какая-то максимизация, то есть «довольствоваться малым», не считая, что это самоограничение. Открытость открытого сохраняется в этом случае именно на нулевой степени сохранения как такового: сохранение здесь не требует специальных мер, особых операций с открытым и закрытым, которые всегда перформативно подрывают надежность.