– Почему она не засыпает? Почему она не перестает плакать?

Гаррисон бросился к комнате кухарки и колотил в дверь до тех пор, пока женщина не открыла – растрепанная, в ночной рубашке.

– Миссис Коннор нехорошо, – шепнул он ей. – Бегите за доктором.

Укутавшись от холода, кухарка помчалась вниз с холма в город. Казалось, стучаться в заднюю дверь докторского дома пришлось целую вечность. Когда доктор наконец появился, они вдвоем побежали к дому на холме, поднялись по лестнице в хозяйскую спальню и обнаружили там Гаррисона. Он уставился в окно. Его лицо было пепельного цвета. Его жена укачивала мертвого младенца, напевая колыбельную.

– Она засыпает только у меня на руках. – Селеста улыбнулась доктору. – Каждый раз, когда я пытаюсь уложить ее в кроватку, она так громко плачет! Тише, детка, не плачь…

Гаррисон умоляюще посмотрел на доктора.

– Давайте я отвезу ее в больницу, миссис Коннор, – предложил доктор, протягивая руки. – Там мы позаботимся о ней и выясним, почему она так плачет.

Селеста вняла его доводам: девочке явно нездоровилось. Она передала крошечное окоченевшее тельце доктору, который в ответ протянул ей горячий напиток, принесенный кухаркой из кухни. Доктор добавил туда снотворное.

– Вам пришлось нелегко, миссис Коннор, – сказал доктор. – А теперь немного поспите, пока я позабочусь о вашей дочке. Я позабочусь обо всем.

Гаррисон, едва шевеля губами, искренне поблагодарил доктора и осторожно повел Селесту в спальню. Проснувшись на следующее утро, она не спросила о ребенке. Она не хотела говорить ни с Гаррисоном, ни с кем-то еще о том, что случилось прошлой ночью, – просто убрала подальше все детские вещи: крестильную рубашечку, одеяльце, которое связала крючком ее бабушка, и серебряную чашу. Все эти драгоценные воспоминания были навсегда спрятаны в сундук – с глаз долой, из сердца вон.

Всем казалось, что Селеста достойно справлялась с горем, как и всякая благоразумная женщина в те времена. Тогда детская смертность была нередкой – почти в каждой семье случались такие трагедии. Но Селеста так и не оправилась от утраты. Ни вторая дочь Хэдли, ни любящий муж, ни богатство, которого хватило бы на пять жизней, – ничего не утешало. Горе разъедало ее. Когда Селеста умирала, она с надеждой смотрела вверх, в небеса, гадая, сможет ли Клементина заснуть, когда мать наконец-то возьмет ее на руки.

Но Саймон и Кейт даже не подозревали об этом, вертя в руках крошечные реликвии – память о том, как скончалась их прабабушка. Они ничего не знали о Клементине. Во времена Селесты и Гаррисона о таких вещах, как смерть младенца, было не принято говорить. Как бы сильно ни горевали родители, от них ждали одного – делать вид, что все в порядке. Так что правнуки рылись в вещах Клементины в поисках книг и фотографий, которые можно выставить напоказ, в полном неведении.

Через несколько часов, перебрав несколько сундуков, они наконец набрали достаточно подходящих вещиц. В сундуке на другом конце зала Саймон нашел несколько семейных снимков, которые собирался вставить в рамку и повесить в номерах.

– Посмотри-ка, – позвал он Кейт. – Похоже, эти молодожены – Гаррисон и Селеста.

Кейт подошла взглянуть на фотографию.

– Красавцы, правда? – Она улыбнулась. – А он такой франт!

– Благодаря их генам ты тоже красавица. – Саймон протянул ей стопку фотографий. – Вот еще пачка. Помоги мне, а я посмотрю остальные, и на этом на сегодня все.

Кейт присела рядом с Саймоном и взяла фотографии. Он прав, подумала Кейт, эти снимки, наверное, сделаны, когда Гаррисон и Селеста только-только поженились. Пара выглядела такой молодой и такой счастливой. Снаружи уже начали сгущаться сумерки, но кузены продолжали рассматривать фотографии. Открывавшееся на снимках семейное прошлое словно загипнотизировало обоих.

Саймон взял одну фотографию и прищурился, чтобы разглядеть ее в угасающем свете.

– Тебе стоит взглянуть на это, – пробормотал он Кейт. – Похоже, Гарри и Селеста отправились на пикник в компании другой молодой парочки. Какой забавный снимок. Надо обязательно его выставить.

Кейт взяла фото из рук кузена. Прадедушка с прабабушкой позировали, сидя на расстеленном пледе на берегу озера. На переднем плане стояла корзинка для пикника. Кейт разглядела бутылку вина и тарелку с едой. Рядом с Гарри и Селестой сидела еще одна пара: мужчина и женщина примерно того же возраста. Все четверо, похоже, пребывали в отличном настроении.

Присмотревшись, Кейт судорожно вздохнула.

– Господи, – пробормотала она, прищурившись, чтобы разглядеть внимательнее. – Этого не может быть. Просто не может быть.

– В чем дело? – спросил Саймон.

Кейт оторвалась от фотографии и уставилась на кузена с открытым ртом.

– Надо выйти на свет, чтобы получше рассмотреть.

Она вскочила и побежала к двери.

– Боже мой, да что там такое? – окликнул ее кузен. Но Кейт не останавливалась. В мгновение ока она слетела по тускло освещенной лестнице на второй этаж, совсем как в детстве. Выскочила в разноцветный коридор, щурясь и моргая от ударившего в глаза света. Саймон бросился за ней. Он обнаружил Кейт в коридоре, стоящей под ярким светом. Она уставилась на снимок. Ее руки дрожали.

– В чем дело? – повторил Саймон.

– Женщина на фотографии, – еле выдавила из себя Кейт, – та, что рядом с Гаррисоном и Селестой… Это она.

Она так крепко вцепилась в руку кузена, что он поморщился.

– Кто – она?

– Моя незнакомка, – прошептала Кейт, теребя его за руку и заглядывая в глаза. – Это, – она помахала снимком, – женщина из моих снов. Та самая, которую нашли мертвой на берегу на прошлой неделе.

– Да ты шутишь.

Теперь уже Саймон уставился на нее, вытаращив глаза.

– Не шучу, – прошептала Кейт. – Это она. Она. А мужчина рядом с ней – ее муж. Я видела обоих во сне. Я знаю это точно – как то, что меня зовут Кейт.

Грейт-Бэй, 1906

Адди проснулась и выглянула в окно. Видимо, ночь в разгаре – на горизонте нет даже намека на рассвет. Зато она увидела пурпурно-зеленые огни северного сияния, танцующие высоко в небе. От северного сияния Адди всегда становилось спокойно на душе. Она лежала, смотрела на представление и размышляла.

Прошло четыре года с тех пор, как Джесс уехал из Грейт-Бэя. Как и заподозрила Адди после первых писем, он не приехал домой ни на Рождество, ни на летние каникулы, предпочитая остаться в городе в компании соседа по комнате и других новых друзей. Хотя за эти годы Джесс с Адди ни разу не виделись, они обменялись множеством писем. И между ними установилась такая тесная связь, которая вряд ли появилась бы без возможности писать о том, что они видели, делали и чувствовали. Джессу нравилось после длинного дня садиться и изливать свои мысли на бумагу. Каждое его письмо к Адди помогало разобраться в своих чувствах по поводу всего, что с ним происходило, – учебы, работы, дружбы. В этих письмах он открывался не столько Адди, сколько самому себе.