Родители, малая семья, приняли Андрея сразу и безоговорочно — не какой-нибудь неуч-мальчишка с неопределенными планами на будущее, а человек состоявшийся, зрелый, умный, надежный и значительный. Андрей стал своим человеком и в большой семье — теперь уже и сестра с мужем, и дядя с пятью сыновьями, вернувшимися с фронтов живыми и невредимыми, принимали их отношения с большим энтузиазмом.

Перспективный в это дефицитное на мужчин время, предполагаемый зять оставался вне критики даже тогда, когда Калерия призналась домашним, что ждет ребенка. Скорее всего, она не стала бы спешить с семейными узами, потому что все еще мечтала о романтической любви, но та все не приходила, а будущему ребенку был нужен отец.

Опешившие от новости родители шума поднимать не стали, тем более, что Андрей предусмотрительно подкупил их продуманным изящным жестом — за день до сообщения дочери испросил их согласия на брак — по всем правилам — почти как в старинных романах. Согласие, по понятным причинам, было бы дано в любом случае, но он решил, что будет лучше для всех, если пилюлю все же подсластить.

Они зарегистрировались и тут же переехали в новую квартиру, которую ведомство Андрея без промедления выделило ему, считая его ценным работником.

Первый ребенок родился недоношенным, и врачи не смогли его выходить — очевидно, все-таки сказались треволнения военных лет. На второго она решилась не сразу, погрузившись в учебу, и только через пять лет родила сына — на этот раз все обошлось благополучно. На семейном совете было решено — лучше бабушки никто с младенцем не справится, да и молодым нужно делать карьеру, чем они, не теряя времени, с энтузиазмом и занялись, без возражений сплавив ребенка к родителям Калерии.

Андрей быстро защитил докторскую диссертацию. Защита была закрытой, так как он работал в спецлаборатории Института специальных и новых технологий, которая действовала в Особом оперативно-техническом отделе.

Он никогда не приносил никаких бумаг домой, все материалы у него оставались в лаборатории, и жене, как, впрочем, и его собственным родителям, да и всем близким, лишь в самых общих чертах было известно, что он разрабатывает новое направление в области токсикологических средств и антитоксинов.

При устройстве в органы давалась подписка о неразглашении, поэтому он никогда и не распространялся ни о каких подробностях. Лишь изредка, по его настроению и отдельным замечаниям, можно было понять, доволен он или огорчен, обычно же на вопрос: «Как дела?» он отделывался какой-нибудь шуткой, типа: «Дела идут, контора пишет», иногда засиживался на работе допоздна и часто неделями отсутствовал, проводя полевые испытания.

Калерия не просто не отставала от мужа, она наверстывала упущенное ударными темпами — окончила университет, несколько лет преподавала на кафедре зарубежной литературы, переводила с английского, без отрыва от работы написала кандидатскую диссертацию и защитилась. В литературном мире также сделала себе имя — кроме регулярно публикуемых литературоведческих и критических статей, напечатала несколько вполне удачных рассказов.

Попробовав разное, поняла, что преподавательская деятельность — не ее стихия, и без особого сожаления ушла из университета, чем несказанно удивила всех своих знакомых, ведь до докторской оставалось — рукой подать, а это — почти вершина женской карьеры. Но она знала себя и понимала, что делает: преподавательская работа требует особого просветительского дара и душевного состояния, ей же толпы студентов и приобщение их к знаниям не доставляли никакой радости…

Она уже добилась многого и имела право выбирать — и выбрала — творческую работу в тишине, занявшись переводами и литературной критикой… Докторскую же она обязательно закончит, и теперь, имея больше свободного времени, сделает это гораздо быстрее.

Но было еще одно тайное желание… и она осмелилась — засела за роман… У нее оказалось легкое перо, а предмет, о котором она писала, — жизнь современников в послевоенное время — был ей хорошо знаком.

Роман быстро напечатали — а как же иначе? Ее имя было уже на слуху, да и связи — не последнее дело. Сенсацией он не стал и не мог стать, Калерия и сама не заблуждалась на его счет — роман был не Бог весть что, но и не хуже других, ему подобных. Очередное воспевание трудовых подвигов и самоотречения во их имя на фоне красивых чувств сильных духом людей — а такова была главная тема романа — не отличались ни образной неповторимостью, ни оригинальностью сюжетной линии, хотя и были добротно-качественными в плане стилистического изложения.

Критика честно отработала заказ и вяло поздравила соцреализм с появлением очередного «заметного и даже значительного достижения» в его развитии. И хотя соцреализм не состоит из одних только идейно-нормированных, отлакированных или помпезно-велеречивых творений и включает в себя, наряду с вышеупомянутыми, также и множество значительных вещей, ее роман к таковым отношения не имел. Повторное издание ему не грозило — он занял свое место в одном ряду с позже благополучно канувшими в Лету «Сталеварами», «Героическими буднями» и «Кавалерами золотой звезды»…

Потом никто не мог даже вспомнить его названия, и она, обладая прекрасным вкусом, сама старалась об этом поменьше вспоминать, так как гордиться тут было особенно нечем. Зато в другом она уж точно преуспела и оказалась уникальным специалистом — со временем стала успешным симоноведом, написав сначала несколько ярких статей о творчестве Константина Симонова, а затем — беллетризованную монографию о нем, первую в своем роде, мгновенно ставшую бестселлером и дважды переизданную.

Она абсолютно не кривила душой: Симонова обожала и в творчестве, и в общении — талантлив, галантен, импозантен, красив как герой, да и действительно — героическая личность, обласкан всеми и вся.

Продемонстрированная широкая и многообразная палитра возможностей давала ей все основания быть причисленной к плеяде молодых писателей, что и было важно и ради чего все задумывалось, — после публикации романа она стала членом Союза писателей. Более того, тут уж можно было и претендовать — переизданная дважды монография открыла ей путь в святая святых — в редколлегию знаменитого журнала «Факел», войти в которую было уже делом техники. Сам кумир приехал в редакцию с огромным букетом цветов, речью и поздравлениями, чем еще выше поднял ее акции, заодно возбудив и шлейф абсолютно безосновательных подозрений, которые она — для пользы дела — отрицать не стала…

На этом попытка литературного самовыражения в крупных формах была раз и навсегда закончена, да и в более мелких тоже, потому что она не просто увлеклась — работа в журнале полностью захватила ее.

А вот редактировала и переводила она — великолепно. Разносторонняя одаренность только помогала этому, усидчивости было не занимать, и все шло как по маслу. Не растрачивая себя понапрасну на комплексы, она занималась именно тем, чем хотела, — чужими текстами, и эта работа удавалась ей куда лучше и доставляла несравненно большее удовольствие, чем труд над созданием собственных.

Жизнь, насыщенная и активная, была отлажена и организована с учетом интересов обоих супругов, которые, хотя и были диаметрально противоположны, никак не пересекаясь, зато не мешали им чувствовать себя свободными. Зрелые, устоявшиеся отношения, в которых каждый занимался любимым делом и не путал работу и дом, лишь укрепляли этот современный успешный брак. Все в их существовании казалось стабильным и надежным, ничто не предвещало резких перемен в его плавном и осмысленном течении…