«Только не окажись убожеством или смешным!» — взмолилась она, напряженно уставившись на дверь.

Что это с ней? Неужели вхождение в новое, неизведанное раньше творчество делает ее настолько неуверенной в себе, что она и сама превращается в экзальтированную дебютантку, со страхом ждущую приговора профессионала? Ведь ей не раз приходилось начинать с нуля и ничего подобного с ней не происходило; и в музыке она не полный профан — закончила музыкальную школу, прилично играет на фортепиано… Да и здесь она не для того, чтобы состязаться с композитором в глубине музыкальных познаний. Ее задача проста — ввести его в спектакль и обратить внимание на части текста, которые, по ее мнению, стоило бы усилить музыкальной поддержкой. Правда, она ничего не знала о характере молодого человека. Ей было немного не по себе еще и потому, что она довольно смутно представляла богемно-музыкальные круги, знакомство с которыми ограничивалось парой-тройкой крупных имен, в остальном же знание оных сводилось к анекдотическим байкам. Впервые она должна была проводить встречу в таком неуверенном и взвинченном состоянии, и как это делать — было для нее полной загадкой. Хотя, наверное, такое волнение было ни к чему — он же не кабацкий лабух, а выпускник консерватории, интеллигентный человек… уж как-нибудь должны понять друг друга…

Она решила, что сразу скажет ему главное — исходя из знания материала, выбрала подходящие по смыслу стихи, а также ввела несколько дополнительных сцен — в магазине, на балу в Благородном собрании, на прогулке, дуэльную… Спектакль расписан до мельчайших подробностей — все танцы-романсы определены, музыкальные пики и вставки казались на месте, сам Печорин у нее в двух фрагментах должен играть на скрипке. Стихотворений выбрано с избытком — он не будет ограничен ее вкусом… Лишь бы бессмысленно не заартачился и не стал выпячивать своих заслуг, но даже при этом придется принимать его условия, не останавливаться же из-за этого на полпути…

Ей удалось кое-что узнать о нем — профессиональный пианист, в Москве шесть лет, в консерватории закончил теоретико-композиторский факультет. У профессора Вершинина занимался оперно-симфоническим дирижированием, его любимый ученик. На госэкзамене в Доме композиторов с блеском дирижировал Первой симфонией собственного сочинения. После окончания консерватории прошел месяц, пока нигде не работает — нет постоянной прописки, живет у тетки, пробивается случайными заработками, репетиторствует и дирижирует всем, что подвернется под руку. Пытался пристроить свои камерные сочинения, но безуспешно — в музыкальном мире пробиться еще сложнее, чем в литературном… Уж если над самим Шостаковичем так изощренно измывались, то молодому провинциалу рассчитывать на быстрый успех в столице тем более не приходится. Он, безусловно, знает это, но сидит в Москве, никуда не уезжает, что свидетельствует о его амбициозности — где же еще можно состояться, не в филармонии же районного масштаба…

От этой встречи лучше всего было бы увернуться — она совершенно не знала, с чего начинать и как ее проводить. Она впервые взялась не за свое дело — сама только начинает на новом поприще, а композитор — вообще вещь в себе, без роду, без племени… хотя его музыка и затронула ее, взволновала свежей оригинальностью… да, скорее всего, ее смятение вызвано именно этим… чем же еще?

Эти сбивчивые размышления подействовали своеобразно — она совсем разволновалась… Но выхода не оставалось — он уже пришел, торчит в предбаннике, и встретиться придется. Что ж, если он ей не понравится, или они в чем-то не сойдутся, она извинится, сошлется на занятость и перенесет встречу — пусть этот жук, Карамышев, сам потом выкручивается… Да, так она сейчас и сделает — первая минута решит все, нечего нагнетать бурю в стакане воды…

И вообще, хотя это и подающий надежды и, бесспорно, талантливый автор, недаром же Раевский пригласил именно его, — нечего преждевременно накручивать себя, ожидая встречи с таким нетерпением и трепетом… Все, она спокойна, приветлива и, как всегда, — просто учтиво доброжелательна…

Изобразив погруженность в работу, Калерия уткнулась в текст, стараясь успокоиться. Он вошел и нерешительно остановился напротив нее, от волнения забыв поздороваться. Сохраняя на лице снисходительно-благодушную улыбку, она медленно подняла на него глаза. Опытный женский взгляд выхватил основное — молод, не старше двадцати пяти лет, очень высок, с каштановой шевелюрой волнистых волос, непослушных и мешающих ему. Не ухожен, одет проще некуда — обычная полинялая ковбойка с закатанными рукавами, ни желания, ни умения выделиться внешне, но отличается мягкой внутренней интеллигентностью, застенчивостью и при этом абсолютно мужественной красотой… Смесь породы и утонченной изысканности… просто невероятно — до чего похож на портрет их далекого предка по отцовской линии Ланского, кисти Кипренского, — удалой офицер, красавец, по недоразумению или из щегольства прикинувший на себя простецкую рубашечку. Видно, монгольская колесница некогда хорошо прокатилась по их роду, оставив в наследство припухлость век, миндалевидный разрез глаз…

И впрямь, наваждение: именно таким она представляла себе Печорина — внешне… От него исходил необъяснимый магнетизм, который она мгновенно ощутила — он очаровал ее, еще ничего не сказав и не сделав. Калерия интуитивно почувствовала его незащищенность и душевную хрупкость, все сомнения вдруг разом улетучились, и у нее тут же возникло мгновенное желание — ободрить, поддержать, что-то взять на себя. Сами собой вырвались слова:

— Рада познакомиться с вами, Сергей. Я — Калерия.

Впервые в подобной ситуации она не назвала своего отчества, пытаясь дать ему почувствовать, что они — на равных и, от непривычки чуть смущаясь этим, протянула ему руку.

Он осторожно пожал ее руку, с облегчением перевел дух и улыбнулся — напряжение улетучилось.

— Очень рад, а я рисовал себе грузную брюнетку преклонных лет, в очках, с шалью на плечах и с папироской, а вы — совсем… другая…

— Не оправдала ваших ожиданий?

— К счастью, нет…

— И откуда эти образные детали?

— Этот стереотип — не плод моей фантазии, а небольшой, но реальный опыт: все литературные дамы, интеллектуалки, с которыми меня сводила судьба, были немного… устрашающими, а вы — такая… красивая, такая замечательная, мне сразу стало легко…

Скажи это кто-нибудь другой, прозвучало бы пошло или, во всяком случае, плоско, а у него вышло искренне и по-юношески трогательно, потому и ее ответное «Спасибо!» было таким же легким и естественным.

— Мне сказали, что вы уже примерно представляете себе количество музыкальных фрагментов и их качество… Готов заранее довериться вашему вкусу — все ваши замечания и советы…

— Ну, что вы, я ни на чем настаивать не собираюсь, решать будете вы. По просьбе Раевского я тут немного поразмышляла, где и какая музыка была бы оправдана — исключительно дилетантский подход…

Она опять пришла ему на помощь, видя, что он все еще волнуется, при этом и сама испытала какое-то странно-радостное волнение — и не поняла его причины…

— Усаживайтесь поудобнее, вот сюда, рядом со мной, и начинайте читать, или для начала просто пробегите глазами текст… надеюсь, «Героя нашего времени» вы себе в общих чертах представляете.