Однажды она набралась смелости и постучала к актеру в гримерку. Услышав странный звук, повернула ручку двери, переступила порог и застыла. Актер был не один. Рядом с ним сидела женщина, чей смятый туалет явно свидетельствовал, что они только что «уносились на крыльях любви», как говорилось в одном стихотворении. Ариадна смутилась, пробормотала «извините» и хотела было уйти. Но актер крикнул:

– Постойте, барышня! Останьтесь и разделите с нами компанию. Прошу вас! Тем более что Матильда скоро уходит.

Звук, вырвавшийся из необъятной груди Матильды, можно было расценить как всхлип или возглас удивления.

– Простите, мне некогда, – решительно ответила Ариадна.

– Но вы же пришли?

– Я хотела взять автограф, но передумала.

– Почему же? Я могу дать вам десяток автографов. – Голос актера звучал игриво и многообещающе. – Только не уходите.

Но Ариадна уже выскочила за дверь.

С тех пор она зареклась влюбляться в актеров, певцов, поэтов, писателей и вообще представителей творческой богемы. Они были людьми суетными, беспокойными и ненадежными. То ли дело наука – чистая, строгая, рациональная. В науке нет места глупым эмоциям и восторгам.

Но был еще один эпизод. Легкое романтическое увлечение – влюбленность троюродного брата Виктора. Его имя произносилось на французский манер, с ударением на последний слог. Виктор ухаживал за ней, дарил цветы, водил в оперу, на выставки… Все было невинно и изящно. Ариадне нравилась роль девушки, за которой ухаживают, нравилось смотреть на себя в зеркало, склоняясь над букетом цветов, и думать о себе в третьем лице – «она прелестна, имеет успех и умна». Все это быстро закончилось, потому что началась война, и Виктора призвали на фронт. Он был убит через три месяца после начала войны. У Ариадны осталось чувство печали и грусти и еще воспоминания, как Виктор вымаливал у нее поцелуи. А она, кокетничая, подставляла ему щеку.

Такой любовный «багаж» был накоплен Ариадной к двадцати пяти годам. Поползновения же в среде коллег она отметала с ходу, считая, что к науке это, во‐первых, никакого отношения не имеет, во‐вторых, путать работу и личную жизнь совершенно ни к чему. Ну, а в‐третьих, в подобном случае она никогда не завоюет научного авторитета, о ней будут думать исключительно как о легкомысленной кокотке.

Ариадна прекрасно понимала свою несовременность в этом вопросе, когда все кругом либо замужем, либо кричат об «эмансипэ», а она, как гордая холодная весталка, отворачивается от мужчин, презирая восторги страсти. Правда, сейчас время тяжелое – революционное. Не до любви. Хотя о чем она говорит? Напротив, все напропалую крутят романы, влюбляются и проповедуют теорию свободной любви. Но нет, это не для нее! Ей нужно настоящее светлое чувство, которое перевернет всю ее жизнь. При этих мыслях Ариадна сердилась на саму себя.

А теперь Гумилев! Нет, нет, она не может в него влюбиться!

Ариадна легла в постель, но долго не могла заснуть, смотрела в потолок, и ей казалось, что по нему проносятся тени диковинных животных – жирафов, леопардов, газелей…

На следующий вечер поэзии она все-таки пришла, и пришла заранее, хотя и ругала себя за то, что поддалась порыву. «Надо было остаться дома. К чему приведет это знакомство? Он же поэт!» – говорил кто-то внутри нее. «И замечательный поэт! – возражал другой внутренний голос. – Сходи еще разочек, послушай его стихи, будет о чем вспомнить в старости, как говорила мамина двоюродная сестра Варвара Николаевна, сменившая трех мужей и десяток любовников».

Ариадна сидела сбоку от сцены и чувствовала, как гулко колотится сердце… От чего?

Она сняла шляпку, и густые волосы рассыпались по плечам.

Раздавались возгласы, смех, зрители застучали ногами и захлопали в ладоши, призывая начать вечер. Один за другим выходили поэты, но Гумилева не было. Не смог? Забыл? Уехал? Ариадна ощутила досаду.

«Может, встать и уйти?» – подумала она. Но, повернув голову, увидела, как Гумилев пробирается к сцене. Он наткнулся на нее взглядом, и его лицо осветила улыбка. Гумилев кивнул ей, в ответ Ариадна робко улыбнулась. Ее охватило волнение.

Гумилев начал читать стихи. Он сдержал свое обещание и читал действительно лишь для нее. Распевно, полуприкрыв глаза. Когда он открывал глаза, то неотрывно смотрел на Ариадну. Ей казалось, что все замечают его особое внимание к ней, и она ощущала от этого неловкость. Когда же их взгляды встречались, она отводила глаза. В его глазах полыхал отблеск абиссинских ночей, жар Африки, нежность и страстность.

«Боже, – думала Ариадна, – какие поэтические страсти! Какой накал!»

Ритм, мелодичность стихов постепенно увлекли ее, она поймала себя на том, что раскачивается в такт и, прикрыв глаза, отстукивает ритм ножкой. Было впечатление, что стены зала раздвинулись и они не в холодном промозглом Питере, а там, в Африке, лежат в шатре, над ними звездное небо, рядом – костер и тысяча тревожных волнующих звуков, не похожих на звуки города.

Оглушительные аплодисменты, и все закончилось. Люди поднимались, двигали стулья, шумели.

Гумилев подошел к ней.

– Я страшно боялся, что вы не придете!

Ариадна опустила глаза.

– Я хотела еще раз услышать вас…

И снова прогулка-круженье по городу. И когда огромный Питер стал таким маленьким? Они выходили к Мойке и снова ныряли в лабиринты дворов. И когда он произнес тихое, настойчивое: «Пойдем», – она мгновенно откликнулась: «Да». Он взял ее руку и поцеловал.

Как Ариадна очутилась в гостиничном номере, она не помнила. Отметила только, что бледные розы на обоях точно такие, как приносил когда-то давно Виктор. Ее пальцы дрожали, когда она расстегивала платье, сражаясь с застежками.

Ариадна поймала себя на мысли, что цепляется за ничего не значащие детали, чтобы заслониться от главного – вот сейчас она проведет свою первую ночь с мужчиной. Было страшно, в голову лезли глупые мысли. Не будет ли она потом раскаиваться?

Ариадна подумала, что относится к этому как к научному эксперименту – без эмоций и чувств. Но если говорить по правде, иногда, проводя эксперимент, она волновалась куда больше, чем сейчас. Это страсть? Зов плоти? Но она ничего не ощущает!

Гумилев исчез в ванной комнате, Ариадна подобрала одежду, лежавшую на полу, и аккуратно сложила на стул, потом легла на кровать в позе а-ля Венера Джорджоне. Неожиданно она подумала, что лежит, как овца на заклание, и ее разобрал смех.

Гумилев вышел из ванной комнаты. Он по-прежнему был одет, только снял верхний сюртук и расстегнул воротничок. Увидев Ариадну в позе Венеры, поэт сделал невольный шаг вперед, потом так же машинально отступил назад. Он смотрел на нее неотрывно, затем прикрыл глаза.

– Боже! Как вы прекрасны, моя чарующая одалиска. В вас говорит праматерь Ева, и в то же время вы строги, как римская весталка. Кто вы, прекрасная Ариадна? Откройте мне свое сердце!