— За какие коврижки?

— За взятку. Поймал Арёл Глазкина с поличным.

— Вот как!.. Ну что ж, может, и поделом. Предчувствовал я, что этим закончатся фокусы прокуроришки. Свести меня просил с рыбопромышленниками. Трясти их к свадьбе собирался. Наглец, каких поискать! — Странников в охватившей злобе, не помня себя, застучал кулаком по роялю.

— Тише, Василий Петрович! Тише, прошу тебя, успокойся, — нагнулся над ним Задов. — Уйми гордыню и гнев.

— Когда его сватали к нам из другой области в заместители, — твердил секретарь, не реагируя, — он враз мне не понравился. Глазки так и бегают, а он их прячет. Жуликоват.

— Ну теперь-то что об этом говорить, Васенька, — ухватил за руки совсем разгневанного секретаря Задов и даже опустился перед ним на колени. — Теперь он наш. Давно. Свой. Негоже своего в пасть бросать чужим наймитам. Арёл как заявился, так свои порядки начал устанавливать, земляков к себе переманивать. А тем что надо? Работать?.. С преступностью бороться?.. Все, как один, стали крохоборством заниматься, своих людишек везде расставлять да карманы набивать, а наших в шею. Подумать только, со своих же взятки берут при устройстве на работу в прокуратуру, да ещё посмеиваются — отработаешь, мол, если голова на плечах, а не шляпа. Бывало когда такое?.. Вот наш Павел Тимофеевич и попал в число первых. Подожди, будет и продолжение. Если Глазкина отдадим, судилище учинят и нам конец не за горами. Помяни моё слово.

— Тяжко тебя слушать…

— Арёл-то уже и на тебя замахивался тайком.

— На меня?

— А ты спроси Павла Тимофеевича, он тебе такого про Арла расскажет!.. Специально, паразит, заманил Глазкина в ловушку, нэпмана ему подсунул с деньжатами. И были бы деньги большие! Мелочовка! А тому к свадьбе — приправа, вот и клюнул.

— Дела…

— С наших начал, — уже возмущался, а не умолял Задов. — Поэтому Павел Тимофеевич и мчится в Москву, хочет опередить Арла. Есть у него там свои людишки, только без вашего, Василий Петрович, звоночка куда следует, не обойтись.

Странников молчал, сжав губы, сочувствия или сожаления на его лице уловить было трудно. Зубы поскрипывали, да голову опустил секретарь.

— Разве я тебя просил когда? — затянул плаксивым тоном Задов. — Сделай милость, Василий Петрович… Что для тебя один звонок? Я, как узнал, и про бега забыл думать. Мигом всё расстроилось. Все планы. Это здесь я козлом скакал, веселился… Трагическую, можно сказать, роль играл.

— Расстроился, говоришь? — Странников закурил папироску. — А признайся, сукин сын, ее прыжок мне на грудь не ты организовал? Твои штучки!

Заметив друзей, направился к ним Турин, но секретарь дал ему короткую отмашку, мол, возвратимся к столу скоро, не беспокойся.

— Вот и у Турина, наверное, дело ко мне, — поморщился он, — тоже что-то сказать желает или попросить. Всем я нужен.

— Да какие у него дела, — хлюпал Задов носом. — У него радость со всех сторон. Он вон на новой машине с кралей прикатил. Сам за рулём… А вручил, между прочим, ему её ты за служебные заслуги…

— Объезжает! — ухмыльнулся секретарь.

— Моей Оленькой побрезговал, легавый!

— Не обижайся. У Турина свои люди. Девица-то его, заметил, как шпарит политическими тезисами, не иначе особый кадр. Значит, по службе с ним, голова ты садовая!

— За нами выслеживает на банкете, — съязвил Задов.

— Дурак! Кто посмеет за мной следить?

— Вынюхивала всё равно.

— Я Опущенникову хвост прищемил! — секретарь сжал кулак. — Турин теперь наш человек. А Опущенникова я отправлю повыше, тогда у нас там ещё один дружок будет, а не противник.

— Вот это правильно, Васенька, — погладил его по плечу Задов.

— Ты меня не поглаживай! — дёрнулся под его рукой секретарь. — Я это не люблю. Учить меня будешь! Я вот слушал тебя, слушал, а ведь всего ты так и не договариваешь.

— Как так? — побледнел тот.

— Невесте прокурора мне на грудь броситься ты придумал?.. Только опять не ври.

— Не моя инициатива, вот вам крест, Василий Петрович! — И Задов перекрестился. — Сам хотел покаяться, да не успел.

— Да тебе креститься, только грешить, — хмыкнул тот пренебрежительно.

— Просит она беседы… встречи с тобой наедине… — Задов замялся, подбирая слова. — Аудиенции желает.

— Сама?

— И Павел Тимофеевич намекал прямым, можно сказать, текстом.

— Невесты ему не жаль? — уставился Странников на приятеля и пожал плечами. — Не по себе как-то даже… Всякое бывало, но чтобы жених своей возлюбленной… Помнится, во времена феодализма господин имел право первой ночи. Прямо, дикости древней истории Глазкин мне устроил. Ради каких же собственных благ? Что он за это попросит? Не знаешь, старый плут?

— Ну это уж их дело, — отвернулся Задов. — Мне велено просить вас… А, с другой стороны, прижмёт, так и не такое сотворишь.

— По собственной шкуре судишь?

— Да что ты меня-то пытаешь, Василий Петрович! — взмолился артист. — Ну виноват я перед тобой кругом. Но покаялся же… Ждёт она тебя сегодня.

— Сегодня?.. Торопятся оба. Знать, совсем приперло.

— Ехать же Павлу Тимофеевичу в Москву на днях! Ему бы хотелось заранее знать насчёт вашего мнения… о встрече с Павлиной ну и это… насчёт звоночка по поводу свары с Арлом…

— Где она будет?

— В моём кабинетике. Вы там бывали. Уютный уголок.

— Старый развратник…

— Жизнь заставляет.

— Во сколько?

— Она даст вам знать… как начнут расходиться.

— Ты уж тогда сам на дверях подежурь, — сдвинул брови Странников. — Вдруг эти двое, жених с невестой, ещё что-нибудь удумали.

— Да что вы, Василий Петрович!

— От этой парочки всего можно ждать. Смотри, чтобы ни одна мразь туда не сунулась и не догадалась!

— Разве можно, Василий Петрович…

Странников не раз бывал в тайном кабинетике артиста. Всё здесь подчёркивало вкус владельца, его аккуратность, склонность к маленьким, но приятным излишествам и главное — служило тому, ради чего он был обустроен и засекречен.

Кожаный диван жёсткий, без малейшего намёка на скрип, но с мягким тёплым покрывалом, изящная форточка, до которой легко дотянуться с ложа и прикрыть при надобности без всяких усилий, торшер, музыкальный аппарат с набором пластинок, в глубине изящный маленький душ на одного человека с зеркалом во всю стену и огромная картина напротив дивана. Всё полотно закрывал страстный зад пышной красавицы, но повернувшись будто невзначай, шалунья грозила пальчиком каждому, кто слишком задерживал на ней свой любопытствующий глаз.