— Тогда гони, Василий Евлампиевич, — напрягся и Ковригин.

Турин дал газу, и к концу следующей улицы оба автомобиля поравнялись.

— Василий Петрович! — замахал рукой Турин. — Остановитесь! Люд базарный затемно спешат места занимать. Не наскочить бы на кого!

— Пошугаем их, как кур! — захохотал Странников, но сбросил скорость. — Ладно. Уговорил. Тут до мостика недалеко. Сейчас развернёмся за поворотом, и я приторможу.

И действительно, автомобиль секретаря юркнул в поворот, скрылся за углом, но тут же послышались удар, дикий крик и скрежет врезавшегося во что-то металла.

Глуша мотор, Турин на ходу выскочил из машины, устоял на ногах и, не помня себя, понёсся к злосчастному переулку. До него было метров пять. Ковригин старался не отставать. Когда они были уже у цели, из переулка выбежал Странников, отчаянно размахивающий руками. Он пронёсся мимо, словно их не заметил. Следом неслась толпа, готовая разорвать в клочья любого.

Турин, выхватив наган, выстрелил несколько раз вверх. Толпа рассыпалась. Остался громоздкий мужчина. Сжимая обеими руками палку, он молча надвигался на начальника губрозыска. Турин снова выстрелил вверх и крикнул:

— Стоять всем! — обернулся к Ковригину — Ну, Ангел, пришла, кажись, твоя пора.

— Я здесь, Василий Евлампиевич, — попробовал тот его загородить, доставая револьвер.

— Не то, — отстранил его рукой Турин. — Спасай секретаря.

— Как спасать? — удивился Ковригин.

— Ты за рулём той машины был. Понял?

— Понял, Василий Евлампиевич, понял, — начал тот соображать.

— Увози его отсюда на моей машине, самосуда я не допущу. Разберусь сам. — Он поднял руку и громко произнёс: — Кто пострадавший? Я начальник уголовного розыска!

— Там! — махнул назад азиат палкой. — Там мой мальчик! Его машина сбила! А этот убежать хотел.

— Никто не убежит! Разберёмся! — шагнул вперёд Турин, не выпуская оружия. — Давай назад! Веди к ребенку, может, жив. — А Ковригину шепнул: — Дуй до милиции, да привези наших ребят из отдела.

Историю с аварией можно было замять сразу, но мальчик скончался, до больницы не довезли.

Вёз его сам Турин вместе с плачущим отцом на новенькой машине, которой так и не удалось догнать Странникова. До прибытия Ковригина с бойцами Турин урегулировал конфликт, если не считать плачущих женщин в чёрных накидках у ободранных, без единого деревца глиняных землянок, где и произошла трагедия. Ковригин упал в ноги отцу, тот молча пнул его ногой, и Турин скомандовал, чтобы шофёр поблизости не мельтешил. Фамилия секретаря губкома нигде и никем не произносилась.

А потом перед Опущенниковым, метавшим гром и молнии, Турин маячил, вытянувшись струной и поедал его глазами, а Ковригин понуро мучился над листом с объяснениями. Они ему никак не давались.

— Турин! — взвизгнул, потеряв терпение, бегавший по кабинету из угла в угол Опущенников. — Ты бы хоть подсказал своему олуху, как писать нужно. Сумел человека угробить, умей и ответ держать.

— Одну минутку, товарищ начальник, — подсел Турин к Ковригину. — Ну, чего у тебя не катит?

— Да не получается ничего! — бросил ручку тот. — Никогда не писал этих объяснений. С чего начинать, чем заканчивать?

— Спокойнее, чудак, — подтолкнул его плечом Турин. — Нет ничего проще. Слушай внимательно и строчи, а я диктовать буду.

— Они у тебя все такие оболтусы? — ругался Опущенников. — Набрал архаровцев! Этот чем занимался?

— Ездил, вы хотели спросить?

— Ну ездил, чёрт его подери!

— Значился охранником ответственного секретаря губкома, — Турин со значением взглянул на Опущенникова и добавил: — После того нападения на Иорина, если не забыли, считается также личным водителем Странникова.

— По приказу?

— Вы подписывали.

— Не помню. Всё у нас как-то в спешке… Иорин как?

— Жив, здоров.

— А те?..

— Как и положено, — развёл руки в стороны начальник губрозыска. — Все три бандита в земле сырой. По заслугам и в соответствии с законом.

— Хм, — подпёр кулаком нос Опущенников и дёрнул себя за ухо.

— Да не терзайте вы себе мозги, Ефим Петрович, — Турин привстал, закончив диктовать. — Тем более, уезжая. Персючонок, сам виноват, на перекрёсток вылетел, удирая от папаши, который его на рынок спозаранку гнал, вот и угодил под колёса. У шофёра и мгновения не было, чтобы затормозить. Пацанов нарожали инородцы, присмотра никакого, они же, как кошки, носятся туда-сюда. Потерпевший претензий не имеет. С отцом я вопросы все решил.

— Решил?

— Понятливый мужик. Мы в отделе собрали гроши, оказали материальную помощь родственникам. Довольны. На похороны выделил милицейский оркестр.

— Я ещё тебя не назначил исполняющим, — прищурился Опущенников. — Никак не дождёшься, когда укачу?

— Извиняюсь, за вас распорядился. Покойники не ждут.

— С оркестром переборщил.

— Уберём. Пришлю гражданских.

— Он мусульманин, говоришь?

— Персюк.

— Там музыка совсем не желательна. Они его в покрывало и бегом, чтобы до заката солнца успеть земле предать.

— Точно… Как же я обмишурился! — хлопнул себя по лбу Турин. — Закрутился совсем. Ну да ничего, подскажу Сунцову, он всё исправит.

— Сунцову?

— Второй день там дежурит на всякий случай.

— Китаец, что ли?

— Ну да, Ван-Сун. Он за своего уже в губкоме. Быстро в образ вжился, паршивец.

— Что докладывает про аварию?

— А ничего. Обстановка нормальная. С недовольными работа проведена. На советскую милицию обид нет. Со спокойной душой можете уезжать, Ефим Петрович.

— Писать жалобы потом начнут. Это сейчас они тише воды, ниже травы. Некстати всё это… Ох некстати!

— Примем соответствующие меры. До вас эти жалобы не докатятся.

— Турин! — Опущенников хлопнул ладонью по столу. — Гляжу я на тебя — на все вопросы готов ответ. Или ты горбатого лепишь с кондачка?

— В розыске волокита вредна, товарищ начальник.

— Чего?

— Дураков не люблю, — тихо буркнул Турин.

— Я в столицу собираюсь, о чём тебе хорошо известно, придётся обстановку докладывать? Этот случай очень меня беспокоит.

— Всё обойдётся, а вас с повышением, Ефим Петрович.

— Неизвестно ничего. В какую-нибудь тьмутаракань ушлют…

— У вас заслуги такие, что не посмеют.

— Я ему про Фому, а он про Ерёму! Происшествие с мальчишкой всех на уши поставит!