Учения подобного рода лишь облекли в слова те идеи, которые давно носились в воздухе среди европейских народов. Как потом оказалось, идеи эти нельзя было подавить, они возникали вновь и вновь, ибо соответствовали глубинным потребностям затравленных человеческих существ.

Новому идеалу строгого единообразия легче всего подчинились женщины. В то время никто не заботился о смягчении нравов. Безжалостные концепции и безжалостная отбраковка рассматривались как нечто само собой разумеющееся. Происходил планомерный отказ от защиты слабых. Несчастных не жалели, а презирали. Гуманность, унаследованная от предков, исчезла. Правда, повсюду на окраинах больших человеческих сообществ, в крупнейших городах, еще сохранялись организации, возглавляемые потомками старых правящих родов, которые заботились о калеках стариках больных. Но в большинстве случаев, особенно в некоторые десятилетия, такие организации, объявленные вне закона, могли существовать лишь под защитой фальшивых имен, в глубочайшей тайне. И в первую очередь именно народ, дорвавшийся наконец до власти, ненавидел эти благотворительные организации, устраивал погромы в принадлежащих им помещениях. Людей тогда воодушевляло только одно: возможность приобщиться к блеску машин, еще более приумножить их силу; и в этом весьма преуспели женщины. Распространенный прежде тип западной женщины, утонченной и слабой, исчез. Представительницы же нового типа ничто так не ненавидели, как этих прежних хрупких женщин, служивших усладой для мужчин. Они ими пользовались, превращали в своих служанок, жестоко их унижали… И через несколько поколений женщин старого тина вообще не осталось. Повсюду, по мере отмирания семьи, женщины объединялись, принимали на себя ответственность за воспитание младенцев и маленьких детей. Женщины были такими же деловитыми и холодными, как мужчины, но еще более жестокими. Они жили большими товариществами (распространенными в крупнейших городах, но также на отдельных сельских фабриках) — и боролись с мужчинами, которые оборонялись от женщин теми же методами, что и от своих противников мужского пола. Однако мужские сообщества, образовавшиеся тогда же, уступали в силе женским союзам.

В своих союзах женщины организовали службу рождаемостии стали регулировать рождение детей. Они сознавали, какой ущерб причиняют им беременность роды выкармливание младенцев. Они стремились свести этот ущерб до минимума, превратить способность к деторождению из слабости в преимущество. Отныне и на протяжении долгого времени женщины сами решали между собой, сколькие из них (и кто конкретно) должны посвятить себя акту деторождения. Ведь они понимали, что потеряют ровно такое же число боевых единиц. Именно тогда впервые была решена проблема культивирования людей, обсуждавшаяся на протяжении столетий, а также найдено решение другой задачи. Женщины выделяли для деторождения особенно стойких, физически крепких, по разным параметрам приемлемых для них кандидаток, от которых могли ожидать, что роды их не сломят и что они произведут на свет здоровых детей, чье воспитание не потребует дополнительных усилий. Учреждения, которые женщины всех столиц — после отмирания семьи — создали для содержания матерей, были единственными, еще сохранявшими налет гуманности; они относятся к числу самых впечатляющих и наиболее защищенных общественных институтов той эпохи. Только женщины — причем исключительно те, что состояли в союзах, — на протяжении долгого времени определяли, кто из мужчин вправе стать отцом, и сообщали свое решение этим избранникам. Плод неизвестного происхождения безжалостно уничтожался.

Продлись эта эпоха в истории западного человечества чуть дольше, и господство женщин закрепилось бы окончательно. Ибо женщины, отказавшись от прежней своей уступчивости в половых отношениях, быстро поняли, что деторождение — эффективнейшее оружие против мужчин. Женщину можно изнасиловать, но нельзя заставить родить. А значит, ничто не помешало бы женщинам сократить число подрастающих мужчин. В женских союзах уже витала мысль, что надо бы оставлять в живых лишь малое число младенцев мужского пола. Женщины намеревались дождаться нового притока чужих народных масс и тогда беспощадно применить эго оружие. Уже приходили вести из северных градшафтов, куда чужаки проникали медленнее, что там власть в сенатах захватили женщины и что они воздействуют на мужское население, регулируя политику рождаемости…

Но туг внезапный всплеск новых открытий и изобретений положил конец этому прогрессивному процессу, у которого было так много убежденных и упорных сторонников, а также прочим начинаниям подобного рода.

СИЛЬНЕЙ, чем когда-либо, бушевал в конце двадцать пятого и в начале следующего столетия призрак изобретательства, губительного прогресса. Новые изобретения лишали фундамента целые промышленные отрасли; опустошали, подобно войне, десятки цветущих городов, жители которых вынуждены были сниматься с насиженных мест. То была миграция народов, и соседние государства не могли не принимать чужаков, иначе воинственные орды затопили бы их.

Несравненной — в смысле ее ожесточенности — была борьба против изобретенных в это время светящихся красок. В сумрачном Гельсингфорсе[31]тайна таких красок была раскрыта человеком, с одержимостью изучавшим флуоресценцию флюоритов, содалитов, бериллов.

Госпожа Гарнер, чьим рабом, или другом, или помощником он был, со свойственной ей проницательностью ухватилась за фантастические визионерские идеи Тикканена. Она несколько лет целеустремленно работала, ничего ему не рассказывая. Когда же наконец позвала Тикканена в свою совершенно темную лабораторию, сбрызнула стену рядом с собой из стального пульверизатора и — так, чтобы молча и терпеливо ждущий мужчина не увидел аппарата, — из заранее приготовленных баллонов выпустила на влажную штукатурку струи газа, тогда, к безмерному удивлению ее помощника, рядом с ним стала вспыхивать сама воплощенная яркость: зеленоватая, потом красноватая, желтая и под конец белая, вернувшая всем предметам их цвет и форму. Восторг, который испытал в этот миг порабощенный мужчина, не поддается описанию.

Тикканен не распознал отдельных элементов изобретения. Только когда госпожа познакомила его с составом вещества для обрызгивания, он наконец сообразил, в чем дело. В его меланхоличной голове что-то смутно забрезжило. Он это высказал, когда они обсуждали, как улучшить и упростить метод: ему показалось, что, по сути, изобретение связано с одним его старым наблюдением, сделанным на острове Смёла[32]. Он скромно улыбнулся. Госпожа давно ждала этой улыбки. Она, не сказав но этому поводу ни слова, продолжала — теперь уже вместе с ним — свои опыты. Она потребовала, чтобы он проверил, усиливается ли свечение при попадании вещества на ткани растительных или животных организмов. Собаки, которых она и раньше использовала для опытов, реагировали она уже знала как: они кашляли. Мужчина пережил собак ненадолго. Лет через десять субстанция была готова. Для ее производства потребовалось большое число специально обученных рабочих; и особые фабрики. В результате оказались ненужными сотни предприятий, производящих свет светильники светопровода. Так теперь случалось повсюду: никто не был защищен от изобретений, набрасывающихся на человека аки зверь из засады. Как раньше эпидемии губили людей, опустошали города, так теперь свирепствовали приливные волны изобретений. Фабрики предприятия города ландшафты возникали в связи с изобретениями межнациональных концернов, в основном лондонско-неойоркских, которые ради определенных целей селили вместе работников, собранных со всего света. А потом очередной виток прогресса уничтожал эти поселения, заставлял исчезнуть. Создавшая их индустриальная группа более не нуждалась в своем детище; на континент же накатывала новая сотня тысяч бесцельно кочующих людей. Когда эта грозная лишенная корней орда наводняла ближайшие города и ландшафты, вынужденные терпеть такое, она требовала защиты от изобретателей, или, как тогда выражались: от концернов.