Нельзя простить собственной стране ее гибель.

А жить ради того, чтобы делать толще собственные задницы и кошельки, нас не учили.

Да, внутри нас прятались бесы. Но покажите мне того, в ком их нет, и я ему посочувствую.

Да, мы воровали. Да, мы зарабатывали на жизнь мордобоем, кражами и поджогами. Не потому, что не умели добыть хлеб другим путем. Не потому, что родились злыми. Нас переполняли гордыня и самолюбие. Отчаянная отвага била фонтаном. Мы хотели сражаться, разрубать гордиевы узлы, рисковать, задыхаться от приливов адреналина и погружать мечи в тела врагов. Мы погибли на том поле боя, которое смогли отыскать. На первом попавшемся.

Впрочем, не все. Лично я уцелел. Погибнуть не хватило духу. Не поставят мне памятник в сквере. Вот – уползаю прочь, легко раненный, напуганный и прозревший.

Отойдя в сторону, легкораненый нарвал пучок травы, обтер сырую могильную глину с ботинок и зашагал прочь, ни с кем не попрощавшись. Дело сделано. Друг зарыт. Идти поминать – сил нет. Надо думать о будущем. Что делать? Чем заняться? Где добывать средства к существованию? Вернуться в университет? На стройку, в рабочие? Съехать с московской квартиры? Пожить у родителей? С кем сблизиться? На кого опереться?

Страшно, одиноко, холодно стало мне на той дороге, ведущей с кладбища к городу. Солнце пригоршнями кидало в меня золотой свет – я проклинал солнце; деревья примирительно шелестели листвой, цеплялись ветвями за ветер – я проклинал и деревья, и ветер. Асфальт доброжелательно стлался под мои подошвы – я проклинал асфальт. И если бы мне сейчас повстречалось на пути все самое светлое и доброе, что есть на земле, я проклял бы это, грубо отодвинул в сторону и зашагал бы дальше.

Бог его знает, куда я шагал, – мне было важно, что я шагаю.

На следующий день в назначенное время я переступил порог отделения милиции номер шесть, располагавшегося в одном квартале от места смерти Юры Кладова, напротив кинотеатра «Ханой». Назвал дежурному фамилию и номер кабинета, показал паспорт, поднялся на второй этаж – и в коридоре обнаружил Свету. Она сидела на грязном подоконнике и беззвучно плакала.

– Успокойся, – сказал я, устраиваясь рядом.

– Не могу. Мне страшно.

– Они тебе ничего не сделают. Отстанут, как только увидят твои основные аргументы.

– Сиськи по пуду?

– Именно.

– Думаешь, прокатят за аргументы?

– Еще как. Потрясешь слегка – и все будет хорошо.

– Щас, все брошу и стану перед ментами сиськами трясти.

Когда женщина улыбается сквозь слезы, хочется жить. Только что шмыгала носом и аккуратно, мизинцем пыталась удержать стекающую с век тушь, а ты протягивал ей свой носовой платок, потом тебе удалось пошутить и одновременно сделать комплимент – и вот она уже подхихикивает. Они все любят комплименты. Даже когда сидят на подоконнике в коридоре отделения милиции, ожидая допроса.

– А тебе? – спросила Света. – Тебе они тоже ничего не сделают?

– Нет. Я же ни при чем. Мне сказали зайти на пять минут, уточнить кое-какие детали.

– Тогда подождешь меня? Ты же на машине? Подвезешь до дома?

– Конечно... Кстати, у тебя мысли есть?

Сообразительная Света сразу поняла, какие именно мысли меня интересуют. Тихо ответила:

– Нет. Абсолютно.

– А я на тебя грешил.

Она покрутила пальцем у виска.

– Я скорее бы себя убила. Ради него. Я каждый день Бога благодарила за то, что у меня Юра есть. Красивый, умный, богатый... Мама в Чили... Вот оно, думаю, счастье... Сбылась мечта...

– Как думаешь, – я показал пальцем на дверь, – они найдут?

– Кого они могут найти? Волки позорные! – произнесла она, растягивая звонкие согласные, с удивившей меня ненавистью. Впрочем, нечему тут было удивляться – граждане моей страны относятся к представителям закона, как к врагам. Так сложилось исторически.

– Ты только им этого не говори, – посоветовал я. – В смысле, про волков. И вообще, не веди себя вызывающе.

Света грубо, но вполголоса, хохотнула, продолжая меж тем невзначай приводить в порядок свой макияж.

– Я? Вызывающе? Щас, все брошу и стану вести себя вызывающе. Ты же меня не знаешь. Я же великая скромница.

– Заметно.

– Я серьезно! Целый год в педагогическом проучилась. Институт имени Крупской Надежды Константиновны. А потом подумала, что с такими буферами в средней общеобразовательной школе мне ученики жизни не дадут...

– Резонно.

– Если бы, например, такие сиськи были у Надежды Константиновны – еще неизвестно, как бы сложилась мировая история... В общем, сбежала я. Потом полгода замужем была. За одним мудаком конченым. Опять сбежала...

– И оттуда сбежала, и оттуда.

– Ага. Я на подъем легкая. Несмотря на то, что сиськи по пуду. В общем, ушла от мужа. У подруги поселилась. Денег – ноль, перспектив – ноль, что делать – неизвестно... Подруга мужиков водит... За доллары... Мне тоже предлагает... Ты, говорит, с такими внешними данными пойдешь как эксклюзивный товар... Я – нос ворочу. Я ж не товар, а живой человек. Сам понимаешь, еще вчера в педагогическом училась, а тут – панель... Как-то это все не по-людски... Горевать стала. Много думала. Водку пила...

– Нашла бы работу.

– Искала. А что я умею? Предлагали в основном продавцом в ларек. Предлагали, а сами главным образом на сиськи смотрели, будь они прокляты...

– Сиськи?

– И сиськи, и те, кто глазел. В общем, такое дело вышло: возвращаюсь с очередных смотрин, вечером, почти ночью... темно, страшно... останавливается машина, дорогущая, вся сверкает, внутри мужик, на вид – нормальный... Давайте, говорит, девушка, подвезу и все такое. Везет, смотрит, глаза сверкают, сам брюнет не хуже Муслима Магомаева, и говорит: поедемте, мол, ко мне, все для вас сделаю, обеспечу, денег дам, одену-обую, только будьте со мною, вы мне чисто внешне очень нравитесь, никто никогда так не нравился...

Тут Света сменила ногу, поправила волосы, обгладила свитерок вокруг верхней части тела, и я внял тому брюнету, понял его.

Света меж тем продолжала:

– А я ж девушка приличная. Молчу, слушаю – жду, что дальше будет. Довез он меня до места. Обходительный, в возрасте, хорошо пахнет – мечта, а не мужик. Марлон Брандо, только из Махачкалы. И надо ж было ему глупость сделать – свет внутри машины включить. Ошибка получилась с его стороны... Включил он свет, сует визитную карточку, что-то бормочет... А я смотрю – у него волосы торчат отовсюду, и не просто волосы, а шерсть какая-то, ужасная, черная, кольцами и клоками... Из-под манжет рубахи, из ворота на груди, и из ушей растет, и из ноздрей, и пониже кадыка, и повыше щек... Такой ужас... Еле-еле сил хватило вежливо попрощаться. Продиктовала телефон с одной неправильной цифрой, сумочку схватила – и ходу... Он уехал. А я стою и реву. Обидно, страшно, тошно... Пойду, думаю, в круглосуточный магазин, куплю водки и ножик, а потом в аптеку забегу, йода и ваты возьму и на кухне у подруги отпилю, на хрен, проклятые сиськи, чтоб мужики во мне не станок для ебли видели, а живого мыслящего человека...