Я яростно расхохотался и прибавил газ. А телевизора-то у меня и нет! Нет телевизора! Точнее – есть, но не работает! И магнитофона нет! И радио. Ничего нет – бедный я. Чем будете маскировать мои боевые, а впоследствии предсмертные выкрики?

Нет, я им неудобный. Кто таков, что на уме, на что способен – они обо мне ничего не знают.

Мои лицевые мускулы против воли сложились в гримасу. Прискакали, безумно хороводя, мелкие черти, уселись, непристойно пихая друг друга и шумно ругаясь, на приборную панель.

– Что, придурок, допрыгался? Хотел исполнить мафиози? Теперь обосрался, да? Страшно? Теперь дрожи, психуй, спасай жизнь! К Юре пришли – и к тебе придут! Они придут, придут, придут! Ой, придут! Ай, придут! Ко всем приходят – и к тебе придут!

– Приходите, кто хотите. Приходите в любом количестве, с любым оружием. Приходите и попробуйте. Двоих – любых – сразу положу, а там видно будет...

Волосатые захохотали, утробно захрюкали, затрясли кривыми пальцами, завертели грязными хвостами.

– И опять врешь! Не твоя фраза!

Да, не моя. Так говорил мой командир роты, капитан Мантров, стокилограммовый дядька с квадратным лицом – нижняя челюсть шире лба – и такими же квадратными плечами, конкурирующими в объеме с не менее квадратным задом; остойчивость всякого бойца, как известно, пребывает ниже пояса.

Капитан имел популярность у солдат. На утреннем разводе, в присутствии командира части и двух десятков офицеров, он любил в полной сбруе – сапогах, шинели и портупее – вдруг сесть на шпагат. С покряхтываниями и несколько старческими проклятиями в собственный адрес. А затем объяснить ближестоящим членам младшего офицерского состава:

– Захотелось.

Это он, капитан, снисходительно втолковывал собравшимся вокруг рядовым бойцам, в том числе двухметровому сержанту Берзиньшу, мастеру спорта по академической гребле, а также не менее двухметровому ефрейтору Кацуеву, мастеру спорта по боксу:

– Молодые люди, не грубите. Двоих из вас – любых – я, если что, сразу положу, а там видно будет.

Бойцы уважительно хмыкали. Каждый демонстрировал уверенность в своей мускульной силе, но никому не хотелось очутиться среди тех, первых двоих, кому светила перспектива сразу лечь.

Капитану безоговорочно верили. Дужки его очков перехватывала пониже затылка прочная резина. Капитан то мог постричься наголо, то отпускал бороду. Это был воин от Бога. Пистолет Макарова в его ладони выглядел игрушкой. Бедра капитана вдвое превышали по объему голову всякого рядового солдата, а коричневые прямоугольные кулаки маячили исключительно красноречиво. Вдобавок капитан не только не курил, но и бесконечно остроумно высмеивал курильщиков, а сам, заступая на дежурство по части, любил ночью выйти из казармы на свежий воздух и проделать получасовой комплекс дыхательных упражнений...

Жаль, кулаки мои не столь кирпично-несокрушимы, как у того симпатяги-капитана, и весом я не вышел. Но двоих – любых – положу. А пойдут на жену – положу всех. Кулаками, ногами, головой, кухонным ножом, топором, пивной кружкой, стулом, рожком для обуви, шнуром от кофемолки – положу любого и всякого...

Еще одно страшное, невыносимое переживание ждало меня дома – когда вошел, и ко мне из комнаты выбежала жена, слегка пританцовывая и гордо держа в руках какую-то цветную тряпочку. Только что купленную то ли кофточку, то ли блузочку. Хотела продемонстрировать, похвалиться. В ее ногах, весело повизгивая, путался рыжий мини-зверь, тоже спешащий встретить меня, своего хозяина. Не так больно было мне наклоняться над окровавленным трупом лучшего друга, как осознать, что сейчас я произнесу два слова, выдохну пять звуков, и выражение безмятежного счастья на лице моей женщины сменится гримасой ужаса. Я позвал ее в свою жизнь для того, чтобы исполнять ее мечты, дарить цветы и подарки – а сейчас принес смерть.

– Что с тобой? – спросила жена.

– Ничего.

– Скажи, что случилось?!

– Юру убили.

Она схватилась руками за щеки и убежала. Я позвонил адвокату Сергееву и в двух словах объяснил ситуацию.

– Он там сейчас лежит, мертвый, – сказал я. – Что мне делать?

Судя по голосу, адвокат совершенно не удивился. По-моему, он что-то жевал. А может, мне показалось. В отличие от Юры, он был жив, и я с трудом простил ему это.

– Что делать? Успокойся и иди в милицию.

Через два дня я его закопал.

Все расходы и хлопоты, связанные с похоронами, взял на себя отец Юры. Я участвовал только в качестве грубой физической силы. Таскал домовину. Очень устал. Покойники – существа тяжелые. Живого Юру я без особых проблем поднимал над головой и даже слегка подбрасывал, силой бицепсов, в воздух – мертвого Юру мы еле тащили вчетвером. Я, отец, два одноклассника. Пока несли от дверей морга до автобуса – почти выдохлись. Потом вернулись обратно – получить свидетельство о смерти. Напоследок санитар – рукастый, животастый, мясистый чувак с апоплексически багровыми щеками – щепетильно вернул Юрину золотую цепь и попросил расписаться в особой квитанции. Отец Юры выполнил просьбу. Его руки крупно тряслись.

Гроб взяли скромный, эконом-класса: доски, обтянутые багровым ситчиком. Я разозлился, увидев такой гроб, и хотел было подойти к отцу Юры, предложить заказать что-либо получше, дорогого дерева, полированное-лакированное. И вообще не жалеть денег на ритуал. Мне похороны друга виделись чем-то безумно-торжественным. Блестящий саркофаг и катафалк с кондиционером. Усыпальница черного мрамора. На деле все вышло до обидного скромно.

Вынесли из автобуса, втащили в квартиру, поставили в комнате на два табурета, сняли крышку – и сбежали из квартиры во двор. Кто курил – закурили. Я отошел в сторонку. Разговаривать ни с кем не хотелось. Вокруг сновали какие-то старухи. На всяких похоронах обязательно во множестве появляются пожилые деловитые женщины, досконально знающие всю процедуру – как правило, дальние родственницы. Теперь они то проносили мимо образа, то деловито раскидывали на асфальт еловые ветки, то читали над покойником. Хотя Юра, возможно, даже не был крещен. Отец – военный инженер, мать – преподаватель высшей школы, наверняка они состояли в партии коммунистов, никогда не приветствовавшей церковные обряды.

Отпевать не повезли. В нашем городе, построенном на болоте в середине двадцатых годов, храм отсутствовал.

По обычаю, дом открыли всем, кто хотел проститься. Таковых было человек двадцать: соседи, родственники и друзья по школе. Не приехала только мать Юры. Впрочем, из обрывков разговоров я понял, что ее никто не осуждает. Лететь из тридевятого царства, из Чили, через всю планету, чтобы несколько минут постоять над безобразным куском неживой плоти – зачем? Что это изменит? Как это облегчит горе?

Город наш – маленький. Чуть более ста тысяч жителей. Все всех знают. Кто, с кем, зачем, почему, как и с какой целью. Вообще, гибель двадцатилетнего человека для подмосковного городишки – событие. Одно дело – когда хоронят отжившего свое старика; чинный, спокойный, деловой ритуал; повздыхали, помянули и разошлись. Бывает, и порадовались невзначай. На закоп обычно приезжают самые дальние родственники, и похороны зачастую превращаются во встречу старых друзей. Другое – когда гибнет молодежь.