– Мужчина?

– Еще какой! Поднимайся, познакомитесь.

Марина Листвянская. Художник по интерьеру

– Когда медведь засовывает голову в бочонок, резинка от края отходит и головы ему уже не вытащить!

– Вы меня разыгрываете? – догадываюсь я.

– Никогда! – Глаза такие, что честнее не бывает. Серьезно, не бывает. Интересный дядька. Веселый. И прозвище у него смешное. Сермаль. Нарочно не придумаешь. А вот Кирка какой-то странный. Не в своей тарелке. Вроде бы стесняется его, а смотрит так… Никогда бы не подумала! Кирилл Игоев – стесняется! Всегда такой уверенный, такой… мощный. Слабость моя, люблю здоровенных мужчин. Сермаль, правда, тоже не крошка, головой лампочку задевает, но уж больно тощий…

– Мариночка…

Смотрит в глаза. Ласково, ласково… и как будто рентгеном просвечивает.

– Мариночка, нам очень нужно найти одного человека.

– Вы считаете, я могу помочь? – спрашиваю игриво.

– Можете. На вашей машине найти его будет нетрудно.

Краем глаза вижу: близорукие, вечно прищуренные глаза Кирилла распахиваются, как двери в метро.

– Это не моя машина,– сообщаю я.– Подруги. У меня даже доверенности нет.

– Угнала? – интересуется Кира. Знает: от меня можно всего ожидать. И это лестно, черт подери!

– Почти. Если не боитесь – поехали. Заодно и город покажу. Хотя… вы ведь здесь не в первый раз?

– Не в первый,– подтверждает Сермаль (Кира, вижу краем глаза, почему-то мрачнеет).– Но посмотрю охотно. Давно не был. Интересно, что изменилось.

– Вот,– говорю,– это Стрелка. Она не изменилась, слава Богу. Слева – Васильевский, справа – Петроградская. Их расположение тоже не изменилось. Хотите, поедем на Крестовский, там…

Тут Сермаль, который до этого только кивал и улыбался доброжелательно, вдруг развернулся ко мне, положил эдак небрежно руку мне на коленку:

– Поворачивайте налево.

Рука горячая к твердая, как ялтинская галька. Я только глаза скосила:

– Нельзя,– говорю.

Он руку убрал, засмеялся:

– Почему – нельзя?

– Поворота нет. И вон милиционер стоит.

– А вы, Мариночка, плюньте. Поворачивайте, я отвечаю.

Что за человек! Не хочу ведь, а руки сами баранку крутят. И доверенности нет, блин! Подрезаю кого-то и выезжаю… прямо на мента. Он только жезлом легонько помахивает. Рожа глупая, сытая. Все. Приплыли. Взглядываю на Сермаля. Сидит как ни в чем не бывало. Чем же все-таки от него пахнет? Не сообразить никак. Лесной такой запах. Знакомый…

Сидит и в ус не дует. И Кира на заднем сиденье изображает скифский курган. Подставили бедную девушку.

Мент подходит с важностью, сует в окошко веснушчатую ряшку:

– Инспектор Мирных, права, пожалуйста.

Как в трансе, лезу в сумочку. Сначала права, потом техпаспорт, а потом…

Тут Сермаль отбирает у меня сумочку, закрывает и кладет мне на колени.

Мент ошарашенно смотрит на Сермаля… и вдруг его круглое лицо расплывается в трехметровой улыбке.

– Дядя Сережа!

– То-то,– говорит Сермаль укоризненно.– Я тебя еще с моста приметил.

– Да я, дядь Сереж… – Лицо инспектора Мирных багровеет, он просовывает голову в окошко, чуть не роняет фуражку, дышит мне в лицо чесноком, но просто в упор меня не видит. Однако! Это что ж за мужик, который не видит меня?

– Ладно,– смягчается Сермаль.

Он протягивает (опять через меня, кстати!) ладонь. Мент поспешно выдергивает голову из окошка, хватает ладонь веснушчатыми лапами, энергично трясет. Его полосатый жезл лупит меня по плечу. Я отстраняюсь, а Сермаль вылезает из машины. Инспектор бросается к нему, как моя кошка к миске после двухдневной диеты. Сермаль обнимает мента за плечи, тот, задрав голову, преданно глядит.

– Ну у тебя – друг! – говорю я, шумно вздыхая. Кира запускает пятерню в бороду, в глазах – смешинки.

– Очень обаятельный,– говорю я. Хотя собиралась сказать совсем другое.

– Согласен.

Не ревнует ни на грамм. Хотя чего ему ревновать? Я же ему не жена, а так, подружка для постели и театра. Или, наоборот, для театра и постели? Ша, Марина! Не заводись, мужики такого не любят.

– А ты сегодня какой-то…

– Какой?

– Странный,– говорю.– Жизнерадостный и причпокнутый одновременно. Ты что, его боишься?

Кира покачал львиной головищей.

– Я ему верю,– сказал он.

Идиотизм, но я тоже.

– Почему?

– Он мой учитель.

И замолчал, словно все сказано. Будто у меня мало учителей. Каждый второй набивается!

Сермаль плюхается на сиденье рядом.

– Еще раз,– говорю.

– Что?

– Дверь.

– А-а-а…

Выруливаю в поток.

– Сентябрь для нас – по-своему весна… – ни к кому конкретно не обращаясь, произносит Сермаль.

Выезжаю на Горького. Мимо «Великана». Мимо зоопарка. Никаких пожеланий от Сермаля не поступает. По собственной инициативе сворачиваю на Биржевой мост. Затем направо, по набережной Макарова, а оттуда – на Средний. Мои пассажиры помалкивают. Наконец мне это надоедает, и я заявляю:

– Есть хочу!

– Хорошая идея,– поддерживает Сермаль.– А как у вас теперь едят? – Морда ехидная-ехидная.

– Руками,– говорю.– Или топором. Если медведь крупный.

– Тормози, Маринка,– вмешивается Кира.– Вон кафе.

Кафе – из новых. Свежеотремонтированное и пахнет не едой, а пластиком. Посетителей почти нет. Только компашка из четырех кожаных курток веселится. По-своему. Мне тут не нравится, но мужики решительно входят внутрь, и мне ничего не остается, как последовать за ними. У официантки такой вид, будто ей щеки к ушам оттянули. Чтобы улыбка держалась. Заказывает Кирилл. Он же и платит. Я получаю рыбу по-польски и фруктовый десерт. Сермаль ограничивается яичницей с грибами. Кире приносят кусок жареного мяса с разноцветным гарниром. Едим. Кирилл с Сермалем при этом обмениваются совершенно непонятными мне репликами. Меня игнорируют, но я не обижаюсь. Рыба вкусная.

Компашка за соседним столиком разошлась не на шутку: мат-перемат. Я делаю вид, что не слышу. Сермаль, похоже, просто внимания не обращает, а вот Кирка начинает нервничать. Неудобно ему за меня. Собираюсь его притормозить, но не успеваю. Поворачивается вместе со стулом.

– Друг,– вежливо говорит он самому громогласному,– кончай материться, ладно?

– Не понял! – Стриженый тут же заводится: – Ты, бля… – и разражается нецензурной тирадой.