Сказано достаточно. «Грозовой Перевал» не та книга, о которой нужно много говорить, ее нужно читать. В романе нетрудно найти недостатки, она далеко не совершенна, и все же в ней есть то, чего мало у других романистов, – энергия. Я не знаю другого романа, где боль, экстаз, жестокость, одержимость любовью были бы так великолепно описаны. «Грозовой Перевал» вызывает в моей памяти одну из величайших картин Эль Греко, где на фоне мрачного, пустынного пейзажа под темными грозовыми тучами удлиненные, истощенные фигуры в скрюченных позах, завороженные неземными эмоциями, терпеливо чего-то ждут. Вспышка молнии, разорвавшая свинцовое небо, придает завершающий, таинственный и ужасный штрих всей сцене.

Гюстав Флобер был очень необычный человек. Французы считают его гением. Но гений – слово, вольно используемое в наши дни. Оксфордский словарь определяет его как инстинктивную и неординарную способность к художественному творчеству, оригинальным мыслям, изобретениям или открытиям; если сравнивать его с талантом, то гений достигает результата скорее интуитивным прозрением и спонтанной деятельностью, чем работой, предусматривающей предварительный анализ. Если следовать такому стандарту, то каждое столетие порождает три-четыре гения – не больше, и мы только дискредитируем понятие, если станем называть гениями создателей легкой музыки, авторов комедий или очаровательных картин. Они могут быть по-своему очень хороши, их авторы могут обладать талантом – отличной и достаточно редкой вещью, но гений – это нечто другое. Если бы меня настоятельно просили назвать гениев двадцатого столетия, то, наверное, мне пришло бы на ум только одно имя – Альберта Эйнштейна. Девятнадцатый век богаче на гениев, но можно ли назвать Флобера в числе тех, кто обладал таким специфическим даром, пусть, зная определение Оксфордского словаря, решает сам читатель.

Одно несомненно: Флобер – родоначальник современного реалистического романа и прямо или косвенно повлиял на всех последующих прозаиков. Томас Манн в «Будденброках», Арнольд Беннетт в «Повести о старых женщинах», Теодор Драйзер в «Сестре Керри» шли по пути, проложенному Флобером. Ни один из известных писателей не был так бесконечно предан литературе, ни один не работал с такой страстью, с таким неукротимым усердием. Для него литература не была, как для большинства писателей, просто основным делом, она заменяла и прочие виды деятельности, которые дают отдохнуть мозгу, освежают тело, обогащают опыт. Он не считал, что цель жизни – сама жизнь, для него целью жизни был писательский труд: ни один монах, ведущий затворническое существование в келье, не приносит с большей радостью жизненные удовольствия в жертву своей любви к Богу, чем Флобер, отказавшийся от полноты и разнообразия жизни ради одной цели – творчества.

То, какие книги выходят из-под пера писателя, зависит от того, что он за человек, и потому, если писатель хороший, неплохо знать по возможности историю его жизни. В случае с Флобером это особенно интересно.

Родился он в Руане в 1821 году. Отец его был директором больницы и жил при ней с женой и детьми. Семья была счастливая, уважаемая и богатая. Флобера воспитывали как обычного мальчика его сословия – он ходил в школу, дружил с другими мальчишками, мало занимался, но много читал. Он был эмоциональным подростком, наделенным богатым воображением, и, как многие дети, страдал от душевного одиночества, которое особенно чувствительные натуры проносят до самого конца жизни.

«Я пошел в школу, когда мне было всего десять лет, – писал он, – и очень скоро проникся глубоким отвращением к человеческому роду». И это не пустой сарказм, он действительно так думал. Он был пессимистом с ранней юности. Тогда процветал романтизм, принесший моду на пессимизм; один юноша из школы, где учился Флобер, выстрелил себе в голову, другой повесился на галстуке; но трудно понять, почему Флобер, выросший в прекрасных условиях, имевший любящих, нежных родителей, обожавшую его сестру и друзей, которых пылко любил, считал жизнь такой невыносимой, а людей отвратительными. Он был здоров, силен и хорошо воспитан. Его ранние рассказы, написанные в юношеском возрасте, – беспорядочное нагромождение худших приемов романтизма, а на пессимизм, которым они пронизаны, разумнее всего было бы смотреть как на литературную аффектацию. Но у Флобера пессимизм не показной, его даже нельзя списать на иностранное влияние. Он был пессимистом по натуре, и, задавшись вопросом, почему так случилось, надо иметь в виду его необычное телосложение.

В пятнадцать лет произошло событие, повлиявшее на всю его жизнь. Летом он поехал с семьей в Трувиль – в то время небольшую деревушку на берегу моря, где была всего одна гостиница; там же в это время жил музыкальный издатель и в какой-то степени искатель приключений Морис Шлезингер с женой. Стоит привести ее словесный портрет, набросанный Флобером позднее: «Это была высокая брюнетка – великолепные черные волосы длинными локонами ниспадали на плечи; у нее был греческий нос, горящие глаза, красиво очерченные, дугообразные брови; ее кожа отливала золотом; она была стройная и изящная, на ее бронзово-пурпурной шее вилась голубая жилка. В придачу нежный пушок над верхней губой, придававший лицу мужественное и энергичное выражение, оно одно отодвигало всех прекрасных блондинок на задний план. Говорила она неспешно, ее голос звучал нежно и мелодично». Я колебался, переводить ли pourpre как «пурпурный» – звучит не очень-то соблазнительно, но перевод есть перевод, и, мне кажется, Флобер написал так, вспомнив знаменитое стихотворение Ронсара, не подумав, какое впечатление произведет этот эпитет при описании женской шеи.

Флобер безумно в нее влюбился. Ей было двадцать шесть, она кормила грудью ребенка. Учитывая робость Флобера, он вряд ли заговорил бы с ней, если бы не веселый, общительный характер мужа, с которым было легко сдружиться. Морис Шлезингер брал с собой юношу на конную прогулку, а однажды они втроем ходили под парусом. Флобер и Элиза Шлезингер сидели рядом, их плечи соприкасались, ее платье лежало на его руке; она говорила тихим, нежным голосом, а он так волновался, что не понимал ни слова. Лето кончилось, Шлезингеры уехали, семейство Флобер вернулось в Руан, и Гюстав пошел в школу. Так зародилась большая и долгая страсть его жизни. Два года спустя он вновь поехал в Трувиль, где узнал, что она была там и уехала. Ему исполнилось семнадцать. Флобер полагал, что прежде был слишком зажатый и не мог любить женщину в полную силу; теперь он любил ее иначе, испытывая мужское желание, и ее отсутствие только подогревало страсть. Вернувшись домой, он продолжил писать начатую ранее повесть «Мемуары безумца», рассказав в ней о том лете, когда полюбил Элизу Шлезингер.

В девятнадцать лет в качестве награды за успешное окончание лицея отец отправил его с неким доктором Клоке в путешествие по Пиренеям и Корсике. Теперь он был совсем взрослый. Современники описывают его как великана, но в нем было всего пять футов восемь дюймов росту, и в Калифорнии или Техасе такого человека сочли бы невысоким. Флобер был худощавым и привлекательным, черные ресницы прикрывали огромные зеленые глаза, длинные, тонкие волосы доходили до плеч. Знавшие его женщины говорили сорок лет спустя, что он был прекрасен, как греческий бог. Возвращаясь с Корсики, путешественники остановились в Марселе, и однажды утром, возвращаясь после купания, Флобер обратил внимание на женщину, сидевшую во дворе гостиницы. Она была молода, а ее томная чувственность возбуждала. Флобер обратился к ней, и они разговорились. Ее звали Евлалия Фоко, и она дожидалась приезда мужа, чиновника из Французской Гвианы. Флобер и Евлалия провели ночь вместе – ночь, которая, по его словам, была полна пламенной страсти, прекрасная, как заход солнца в снегах. Наутро он покинул Марсель и никогда больше ее не видел. Первый любовный опыт произвел на него неизгладимое впечатление.