Прибавить сюда еще четыре гранаты, дымы, пирофакелы, ракетницы, каску, бронежилет, саперную лопатку, ватные штаны, валенки, плащ-палатку, сухпай на трое суток (а это девять тяжеленных консервных банок и три объемных пачки сухарей).

И вот все это хозяйство весом килограммов в тридцать пять и объемом с полменя тащу в горы я, московский мальчик, никогда не бывавший до армии в горах выше Ленинских. Последние семь месяцев ни разу не выспавшийся и не наевшийся досыта. С гниющим под бинтами на голове ухом. При всем при этом на ногах у меня тяжеленные кирзачи с портянками, в которые нас переодели лишь месяц назад. А портянки мотать особо никто не учил (в Фергане-то мы ходили в ботинках, в Афгане по приезде дали полусапожки на шнурках и под носок). И проверяющих на строевом смотре не интересовало, умею ли я наматывать портянки. Главное, чтобы запасные с собой были, «как положено».

Картина маслом.

Стоит ли говорить, что уже через час пути сердце выпрыгивает из груди, дышать нечем, ноги подкашиваются и начинают стираться в кровь, головы не поднять. А это мы еще идем по достаточно пологим склонам предгорий. Все чаще я останавливаюсь, пытаясь перевести дух, но ни к чему это не приводит, кроме того, что сдвинуться с места после остановки еще труднее.

В какой-то момент ко мне подходит замполит. На тот момент он меня уже невзлюбил за то, что сделать из меня стукача не получилось.

И вот он начинает грузить в своей обычной манере: что-то про то, какое я чмо и никакой не штурмовик и из-за таких, как я, и т. п.

При этом он в легких «афганских» полусапожках, в РД у него, судя по размерам, сухпай и несколько магазинов, а никакого дефицита веса, судя по всему, не наблюдается.

И вот такой «политработой» он «облегчает» мне мои страдания. Ответить нечего, да и не положено, и я продолжаю, как усталый мул, ковылять в гору. Все мои мысли в этот момент только про привал, но я понимаю, что надеяться на него в ближайшее время не приходится. Наш ротный, капитан Пикунов, по прозвищу Рекс, прет в горы, как танк, впереди с третьим взводом и тормозить из-за каких-то салаг явно не намерен. Тем более что у него есть задача, он знает, куда мы идем и зачем. В отличие от нас, которым это знать не положено, – иди себе и иди до следующей команды.

Все случается в тот момент, когда мне кажется, что я скоро просто упаду и не смогу идти вообще, пусть замполит хоть усрется. Наша цепочка начинает забираться на холмик впереди и чуть справа с круглой вершинкой. К этому моменту я иду уже в окружении «ветеранов» из первого взвода. Впереди меня Кравченко, сзади Гришин и кто-то еще из их взвода. Чуть дальше – Вовка Мордвинов. Он нашего призыва, но вместе с Белым и Пахомом угодил в «ветеранский» первый взвод.

Параллельно с нами идет цепочка «зеленых», солдат правительственных афганских войск. Я слышу, как с верхушки холма кто-то зовет бойцов первого взвода. Первая мысль – срезать, уйдя правее, через какие-то низкие кустики. Но тут соображаю, что, видимо, наши собираются где-то впереди, и продолжаю идти за Кравой. А он, как учили, выруливает к вершинке по следам впереди идущего, а тот в свою очередь идет за своим «ведущим». А впереди всей цепочки идет со щупом сапер.

«Привал!!!» – мелькает мысль у меня в голове.

И это последнее, что можно еще назвать осознанной мыслью. Все последующее – вспышки памяти, обрывки ощущений, звуков, событий.

Где-то очень близко, справа и сзади, кажется, прямо у меня за спиной, раздается мощный взрыв. Я падаю, чувствую, что меня чем-то бьет, как ни странно, в лицо…

Потом секундная темнота и почти одновременно жуткая стрельба со всех сторон и какой-то даже не крик – истошный вопль. Ничего не понимаю, что со мной и что происходит вокруг. Краем глаза вижу лежащего неподалеку слева «зеленого», куда-то палящего из своего АКМа.

«Надо тоже стрелять» – успеваю подумать я и уже стаскиваю с шеи ремень автомата. Но тут каким-то сторонним слухом улавливаю, что стрельба идет только с нашей стороны, по нам не стреляют. Видимо, в ту же секунду доходит это и до «зеленого».

В наступившей резко тишине еще более отчетливо и нестерпимо звучит, бьется в холодном воздухе этот крик, визг, вой. Не знаю, как назвать это, но звук нечеловеческий. Никогда ни до, ни после не слышал я такого.

Я встаю, инстинктивно разворачиваюсь на этот крик и вижу, что на земле лежит какое-то землисто-серое существо, производя совершенно неестественные движения.

Фокусируюсь еще немного и понимаю, что движения эти – дрыгающийся обрубок ноги и болтающиеся кровавые ошметки выше того места, где должно быть колено.

На все это уходят секунды. За эти секунды к лежащему уже подбегают Плотников с кем-то еще, а я понимаю, что лежащий на земле это Гена Гришин.

На бегу взводный спрашивает, что у меня за кровь на лице, хотя я ничего не чувствую. Убедившись, что мне всего лишь посекло лицо мелкими камешками, он забывает про меня и бросается к Гришину. Плотников лихорадочно пытается перевязать его, остановить кровь, наложить жгут. Ему срочно нужно что-то, чтобы перетянуть ногу.

«Шейнин, тренчик есть?» – кричит он мне.

Я, и без того одуревший, тупо не понимаю, зачем ему тренчик – узкий брезентовый ремешок для поддержки штанов х/б. У взводного нет времени на объяснения, он просто поднимает мой «броник», бушлат и х/б, расстегивает тренчик и выдергивает его.

Теперь ему нужно что-то, чтобы затянуть, – на это годится шомпол моего АКМа.

Все это время Гришин неистово бьется, пытается приподняться и посмотреть на свою ногу, Плотников удерживает его, но тщетно. Гена кричит не переставая. В голове ужасный звон, тошнит, но все это отходит на второй план, когда до меня сквозь вату в ушах и шум, голове доходит, что он кричит:

– Убейте меня, убейте!

От неожиданного просветления в мозгу мне совсем не легче – от этого крика и от этих слов можно просто свихнуться.

Под Гену подкладывают плащ-палатку, она тут же густо намокает кровью. При этом Плотников уже вроде бы перетянул ногу в месте отрыва. Больше разобрать ничего невозможно, нижняя часть Гришина вся в крови.

Его начинают переворачивать, и тут Плотников растерянно и безнадежно выругивается…

Переворачивая Гришина на плащ-палатку, они обнаруживают, что и вся правая сторона уцелевшей ноги Гришина разорвана. Именно оттуда кровь текла на плащ-палатку все время, пока Плотников перетягивал культю. Он не понимал ее источника, не обращал внимания, думая, что главная проблема – оторванная нога, а тем временем Гена истекал кровью. Никто из нас не знает в этот момент, что, уходя в горы, Гришин зачем-то (вряд ли он и сам бы объяснил зачем) положил в карман х/б гранату от подствольного гранатомета, которые обычно переносят в специальном портпледе. В конечном счете этот необъяснимый поступок стоил ему жизни наряду со стечением нескольких других обстоятельств.

Услышав голоса своих с вершины, он резко пошел вправо, напрямки. Как раз через те кустики, которые секунду назад миновал я, не поддавшись первому импульсу срезать через них путь наверх.